Несколько лет спустя действительность окажется еще мрачнее вымысла. В 1845 году открылось, что директор работного дома в Эндовере, графство Хэмпшир, так заморил голодом своих постояльцев, что те были вынуждены, чтобы выжить, грызть кости, предназначенные для переработки в удобрения… Бойцовский дух и сатирический талант Диккенса подготовили почву для упразднения в 1847 году королевской комиссии по делам бедных. Осознав свою власть, писатель отныне не упустит ни единой возможности восстать против общественных институтов и порядков, которые казались ему несправедливыми.
Роман «Приключения Оливера Твиста» стал поворотным в личной жизни самого Диккенса. Во время его написания, с начала 1837-го до конца 1838 года, звезда писателя неуклонно поднималась по небосклону: самые элитные клубы, как «Гэррик» или «Атеней», открыли перед ним свои двери. Он стал любимчиком модных салонов, сидел за одним столом с сильными мира сего — графом д’Орсе, леди Холланд. Но всего несколько сотен метров отделяли Даути-стрит от злачных кварталов, по которым он бродил весной 1824 года, когда ему было примерно столько же, сколько Оливеру Твисту, и где разворачивалось действие его нового романа. И пока он постепенно поднимался по ступеням социальной лестницы, в своем воображении он всё глубже погружался в низы, служившие фоном его унижения. К тому же неисправимый Джон Диккенс ничуть не изменился со времен Маршалси и продолжал делать долги. «Управляющий», как порой называл его Чарлз, нашел тайный способ их уплачивать: он стучался к издателям своего знаменитого сына и клянчил небольшие суммы. Чарлз говорил, что его отец — как пробка: если погрузить ее в воду с одной стороны, она выскочит на поверхность с другой, как ни в чем не бывало. И вместе с этой пробкой на поверхность выходило неприятное воспоминание о постыдных годах, пробивающееся в «Оливере Твисте».
История Оливера Твиста, сироты, против воли очутившегося в шайке юных карманников под руководством старого скупщика краденого, еврея Феджина, была своего рода средством экзорцизма: само имя «Феджин» отсылает к фабрике Уоррена, с той разницей, что настоящий Феджин был симпатичным и располагающим к себе мальчиком. Но самого звучания этого имени было достаточно, чтобы перед глазами Диккенса вновь встал целый мир «дна», от которого он избавился физически, но не психологически. Возможно также, что его, живущего в достатке, преследовало чувство вины по отношению к бывшим товарищам по несчастью.
Хотелось бы снять с Диккенса обвинения в антисемитизме, но, увы, это невозможно. Своего Феджина он снабдил всеми атрибутами карикатурного еврея: нос с горбинкой, лицемерие во всём, — и эпитетами, по поводу которых нечего добавить, например, «отталкивающий» или «отвратительный». Самое большее, можно утверждать, что этот антисемитизм не основан на животной ненависти и что Диккенс здесь лишь бессознательно следует распространенному предрассудку. Но дело было сделано: мы увидим, что позднее писатель попытается загладить свою вину.
Помимо губительного воздействия на сотни тысяч читателей, которые отныне воспринимали романы Диккенса как новое Писание, заряд антисемитизма повредил даже самому роману. Экранизация Романа Полански (2005), которая не может сравниться по эстетическому совершенству с версией Дэвида Лина (1948), умно показывает, какими могли бы быть «Приключения Оливера Твиста», если избавить их от налета расизма. Опираясь на несколько деталей, рассыпанных по всему тексту романа, режиссер делает Феджина более человечным, в некотором роде спасает его, возможно, доводя до логического завершения скрытый замысел романиста. Не будь этого диккенсовского антисемитизма, мыканье Оливера Твиста между мистером Браунлоу, приютившим его стариком, светлым образом «доброго отца», и Феджином — «дурным отцом», наверное, наполнилось бы почти психоаналитической сложностью.
«Приключения Оливера Твиста» и сегодня остаются самым известным и популярным романом Диккенса, по которому было снято множество фильмов, мультфильмов, сделаны комиксы и адаптированные детские книжки. В некотором смысле эта популярность почти досадна, поскольку она затмевает само произведение — по крайней мере за пределами англосаксонского мира. В этой книге нет ни юмора «Пиквика», ни психологической остроты «Копперфилда» или «Больших надежд», ни глубины серьезных социальных романов вроде «Холодного дома» или «Крошки Доррит»; из-за того, что главный герой — маленький мальчик, утвердился шаблон, будто Диккенс писал «для детей». Но впервые «серьезный» писатель выставлял на свет самые грубые и мерзкие аспекты жизни обездоленных классов, до сих пор оттертые на задворки «желтой прессы»: он храбро выводил на сцену проститутку с щедрым сердцем — Нэнси и Билла Сайкса — убийцу, одуревшего от спиртного и нищеты. И ясно, хотя и целомудренно, показывал, как один убивает другую. Эти мелодраматические эпизоды, которые сегодня могут вызвать раздражение у читателя, покорили тогдашнюю публику, поскольку автор ткнул пальцем в гноящиеся раны на теле британского общества.
Иллюстрация к первому отдельному изданию «Приключений Оливера Твиста».
Гравюра Дж. Крукшенка. 1838 г.
Иллюстратор Крукшенк, последовав примеру вдовы Сеймура по поводу «Пиквика», позднее попытается приписать себе авторство некоторых ключевых эпизодов «Оливера Твиста». Но, как отмечает Честертон, «претендовать на роль в рождении одной из идей Диккенса — всё равно что похваляться тем, что ты выплеснул стакан воды в Ниагарский водопад». Хотя «Приключения Оливера Твиста» не были идеальны по своей форме, тематика этого романа, одновременно личная и политическая, обозначила собой важный этап в овладении литературными средствами, которыми Диккенс уже обладал.
Несколько лет спустя, на волне успеха, опираясь на свою известность и выдающееся положение в литературном мире, Диккенс пересек Атлантику и прибыл в Америку, где мог погрузиться в созерцание настоящего Ниагарского водопада.
ТРУЖЕНИК
Во время конфликта с Бентли Диккенс неоднократно представал «бесноватым» — он сам употребляет это слово, описывая приступы бешенства, которые на него находили. «Порой я прихожу в ярость, — добавляет он, — и испытываю смутное желание схватить кого-нибудь за глотку и встряхнуть — я словно в лихорадке». Возможно, эти тревожные приступы и пробудили его интерес к месмеризму
[15].
В конце 1830-х годов вопросы, связанные с энергией и ее обращением, приобрели первостепенное значение как для классической физики (Фарадей изучал тогда превращение магнетизма в электричество), так и для изучения психической жизни. Именно в это время Диккенс познакомился с доктором Джоном Эллиотсоном, главным английским последователем Месмера, побывав на его сеансах гипнотизирования. Теория «животного магнетизма», утверждавшая, что энергией тела можно управлять посредством гипноза, сразу завладела Диккенсом: новый друг посвятил его в технику гипноза, и результаты были впечатляющие: он сумел погрузить свою семью в состояние полусна. После выкидыша, последовавшего за смертью Мэри, Кэт родила в марте 1838 года девочку, получившую, кстати, имя Мэри, и потом серьезно заболела. Благодаря гипнозу Чарлз избавил ее от некоторых болезненных симптомов. Этому его таланту не стоит удивляться, поскольку он во всех областях триумфально утверждал свою волю. Во всяком случае, увлечение Диккенса гипнозом показывает, насколько его занимали в то время могущественные и загадочные силы, таившиеся в глубине его самого.
