По этой канве вытканы многочисленные узоры, которые еще больше всё запутывают: предполагаемые способности Джаспера к гипнозу, его возможные гомосексуальные наклонности, тот факт, что Ландлесс и его сестра Елена приехали из Индии, откуда они могли привезти магические обряды «душителей» (об этой секте тогда много говорили в Англии), и, наконец, двусмысленный персонаж Дэчери, который как будто скрывает свое истинное лицо. Добавим к этому несколько более или менее достоверных свидетельств современников, утверждавших, что ключ к загадке сообщил им сам Диккенс, и неизданный отрывок («фрагмент Сапси»), обнаруженный Форстером, который только сгущает туман, вместо того чтобы всё прояснить. Получается гремучая смесь из настоящих подозреваемых и ложных следов, и смерть Диккенса положила начало невероятной склоке между специалистами, которых называют «друдовской группой». В каталоге библиотеки Британского музея некоторые авторы значатся в разделе «writeron Edwin Drood» — «автор книг об «Эдвине Друде»…
Очень быстро к этим известным незнакомцам примкнули видные литераторы. В январе 1914 года писательское жюри, включавшее, среди прочих, Гилберта Кита Честертона и Джорджа Бернарда Шоу, осудило Джона Джаспера… признав, однако, что не обладает неопровержимыми доказательствами его вины. 13 лет спустя, во время спиритического сеанса, Артур Конан Дойл вступил в контакт с духом Диккенса и задал ему вопрос о Друде. «Я всегда надеялся, что вы поручите это дело Шерлоку Холмсу», — ответил ему призрак…
Уже в 1873 году, то есть через три года после своей смерти, Диккенс сам раскрыл тайну! Его дух явился одному неграмотному четырнадцатилетнему американцу и в полгода надиктовал ему более тысячи страниц. Один журналист из «Спрингфилд дейли юнион», приглашенный в качестве эксперта, «поручился своей честью, получив полную свободу вдосталь изучить все обстоятельства, что не обнаружил ни малейшего обмана». Бедняга Боз мог умереть во второй раз, но теперь уже от смеха! Другие, более беспристрастные эксперты позже раскрыли заговор, признавая при этом высокий класс фальсификатора.
Не имея возможности прибегнуть к удобному способу столоверчения, серьезные «друдисты» никак не могли прийти к согласию, поскольку каждый из них должен был последовательно ответить на три непростых вопроса:
Во-первых: кто убил (или пытался убить) Эдвина Друда? По этому пункту «джасперисты» (верящие в виновность Джона Джаспера) находятся в явном большинстве, хотя их мнение и оспаривают некоторые «ландлессисты».
Во-вторых: мертв ли Эдвин? В этом-то вся суть. Ряды «друдистов» делятся поровну на «могильщиков» и «воскрешателей».
В-третьих: кто такой Дэчери на самом деле? Этот дополнительный вопрос порождает почти бесконечное множество версий. Так, среди «могильщиков» встречаются «баззардисты» — от имени Баззарда, клерка мистера Грюджиуса, который якобы загримировался, чтобы удобнее было разрешить загадку, а некоторое число «воскрешателей» думают, что Эдвин Друд, приняв облик Дэчери, хочет отомстить за себя… при этом несколько инакомыслящих убеждены, что мистер Дэчери — не кто иной, как… мистер Дэчери, новый персонаж, введенный Диккенсом!
Можно удивляться тому, что сотни никому не известных людей вздумали посвятить свою жизнь незаконченной книге, грызться между собой из-за всякого вздора и что к этой возне присоединились столь авторитетные люди, как Честертон и Конан Дойл… но с другой стороны, в этом общем рвении можно увидеть высшие почести, отдаваемые волшебной власти вымысла. Изменчивая, потешная и безумно творческая друдовская плеяда представляет собой одну из самых оригинальных групп в литературе и подтверждает интуитивное предположение Диккенса о том, что персонажи романа порой начинают жить собственной жизнью, причем «более живой», чем их прототипы из плоти и крови.
Тем, кого захватила эта игра и кто хочет внести свою лепту в это странное дело, следует прежде всего внимательно прочитать письмо Диккенса Форетеру от 6 августа 1869 года: «Для новой моей истории есть у меня одна очень занятная и очень новая идея. Сообщить ее невозможно (без того чтобы не пропал интерес к роману), но идея очень сильная, хотя трудненько будет ее воплотить».
Мы не знаем, о какой идее идет речь, но можно прибегнуть к методу исключения. Например, «очень занятная и очень новая идея» никак не может быть, что бы там ни утверждали, неожиданным появлением человека, которого считали мертвым, — в данном случае Друда: это избитый прием остросюжетного романа, который Диккенс уже использовал в «Нашем общем друге». Другие «друдисты» полагают, что Джаспер мог убить под воздействием опиума. Это тоже не «очень занятная и очень новая идея», поскольку Коллинз тремя годами раньше уже построил на ней действие «Лунного камня». Трудно себе представить, чтобы гордый Диккенс списывал у Коллинза, причем именно тогда, когда вознамерился его превзойти.
Но если принять употребление опиума за простое указание на неуравновешенность Джаспера, можно прийти к более утонченной и гораздо более соблазнительной гипотезе — версии «Джекиля»
[54]. Соборный регент страдает раздвоением личности. Джаспер-Хайд убил Друда, при этом Джаспер-Джекиль, не осознав злодеяния своего двойника, искренне верит в собственную невиновность.
Слова Диккенса, записанные Форстером перед началом написания романа, склоняют чашу весов в пользу этой версии: «Сюжет, как я узнал вскоре после того, основан на убийстве племянника своим дядей; оригинальность его заключалась в том, что убийца будет вспоминать свой жизненный путь в конце романа, комментируя встававшие перед ним соблазны, словно испытывал их не он, убийца, а другой человек. Последние главы должны были быть написаны в камере приговоренного к смерти, куда его привела порочная склонность, описанная им, как если бы она была свойственна кому-то другому».
Однако точку ставить рано: Сильвер Моно, например, не принимает это откровение на веру. С другой стороны, память неоднократно подводила Форстера: нет ничего невозможного в том, что его собственный анализ романа наложился постфактум на неясное воспоминание о бессвязном разговоре. К тому же тот факт, что Диккенс раскрывает карты, приводя столько подробностей, противоречит фразе, написанной незадолго до того самому же Форстеру: «Сообщить ее [идею] невозможно (без того чтобы не пропал интерес к роману)». Наконец, и это главное, к моменту этого разговора Диккенс еще не написал ни строчки из «Друда». В его предыдущих произведениях полно неожиданных поворотов сюжета: такой-то персонаж оказывается жив, хотя изначально должен был умереть (или наоборот), такая-то линия получает развитие, а другая внезапно обрывается. «Создание диккенсовского романа — процесс непрерывный и частью непредсказуемый вплоть до публикации последней части», — поясняет Моно. Вряд ли бы «Друд» стал исключением из правила.
В общем, ясности нет. Тайна не отступает, похожая на муки Тантала, и «друдовская машина» может продолжать работать… Вот только джекиловскую теорию подтверждает целый ворох литературных и биографических «улик»: «зеркальное отражение» персонажей в поздних произведениях Диккенса (Сидни Картон и Чарлз Дарней, Юджин Рейберн и Брэдли Хедстон), неоднозначность Джорджа Сильвермена из «Объяснения Джорджа Сильвермена», одновременно невинного и виновного, преследователя и преследуемого; легкость и убедительность, с какими Неподражаемый представал в двух ипостасях перед зрителями, — палач Сайкс и жертва Нэнси — или перед своей домохозяйкой из Пекхема, когда исполнял роль «мистера Трингема». При всей своей сенсационности (Диккенс, обнажающий основополагающую двойственность человека за 16 лет до Стивенсона) джекиловская версия не поддается проверке, однако она удовлетворила бы и ум, и воображение и по своей мрачности, сложности и оригинальности стоит вполне на высоте диккенсовского гения.
