Но им не до смеха: осыпая учителя бранью, Гейерсбах назвал его «собакой» и ударил тростью по лицу. Задетый за живое, Иоганн Себастьян попытался выхватить шпагу — кому-то несдобровать… Его обидчик попытался удержать его руку, завязалась потасовка, но остальные вмешались и разняли их. Понемногу страсти улеглись, кузина увела Иогана Себастьяна, они вернулись домой.
В тот вечер в Арнштадте обошлось без драмы. Однако в те времена, когда за шпагу хватались по поводу и без повода, такие происшествия были нередки. В те же самые годы Гендель и Маттезон, закадычные друзья, сошлись в поединке из-за банальной оперной истории на Рыночной площади в Гамбурге. Их дружба от этого не пострадала: надо думать, что такой способ улаживать конфликты тогда был очень распространён.
Эта история, наверное, не сохранилась бы в веках, если бы в последующие дни Бах не подал жалобу в консисторию, требуя правосудия. По поводу банальной стычки был составлен подробный полицейский отчёт со свидетельскими показаниями, а власти вынесли свой приговор. Бах требовал для Гейерсбаха «заслуженного наказания», а для себя — возможности появляться в городе, не подвергаясь оскорблениям и побоям, то есть попросту безопасности. Но, как всегда бывает в происшествиях, сопряжённых с физическим столкновением, консистории было трудно отделить правду от лжи. Кому верить — жалобщику или его обидчику? Кто начал первым? Что думать о показаниях друзей? Надо ли заслушать молодую Барбару Катарину Бах, если, как утверждается в одном из отчётов того времени, «свидетельства одной женщины может оказаться достаточно»?
Кузина, добрая девушка, подтвердила версию Иоганна Себастьяна, но уточнила, что в тот вечер он гулял с трубкой в зубах, как утверждал Гейерсбах! Хотя власти в конце концов признали Гейерсбаха зачинщиком ссоры, но приняли своего рода соломоново решение, не осудив ни того ни другого. Находясь в явном раздражении, церковный совет отпустил драчунов на все четыре стороны, вынеся каждому предупреждение. Имеющий уши да услышит…
Само по себе это происшествие было бы незначительным, если бы не наделало шуму в тюрингском захолустье. Как все уважающие себя органы власти, церковный совет Арнштадта предпочитал закон и порядок дракам, нарушающим ночной покой. Пригрозив выхватить шпагу, молодой органист потерял самообладание, и всё могло кончиться очень плохо. И потом, во время допросов часто звучали упрёки в его адрес по поводу его дурных отношений с учениками, нетерпеливости и вспыльчивости. Кстати, Баху больше не придётся заниматься хором: его доверили Бёрнеру… Происшествие останется в памяти обеих сторон.
Лучший способ всё уладить — уехать подальше, разве не так? Следующей осенью Бах испросил у своих нанимателей трёхнедельный отпуск, чтобы отправиться в Любек, за 400 километров, дабы учиться и совершенствоваться в своём ремесле. В Арнштадте всполошились: что ещё задумал капризный органист? Не является ли это проявлением некой дерзости? И кто будет заниматься органом в его отсутствие? Всё продумано, уверял Иоганн Себастьян: его подменит кузен Иоганн Эрнст. Но не только раздражение побуждало его временно покинуть город: он хотел познакомиться с одним из музыкальных корифеев своего времени — Дитрихом Букстехуде. В «Некрологе» К. Ф. Э. Баха и И. Ф. Агриколы говорится:
«Здесь, в Арнштадте, исключительно сильное стремление послушать как можно больше хороших органистов побудило его однажды пешком отправиться в Любек, с тем чтобы услышать тамошнего знаменитого органиста церкви Святой Марии Дитриха Букстехуде. Он провёл там — не без пользы для себя — почти четверть года, после чего возвратился в Арнштадт».
Авторы говорят об «исключительно сильном стремлении», как раньше говорили о наслаждении, о музыкальной ненасытности юного Баха. Мы уже сталкивались с Дитрихом Букстехуде, говоря о Рейнкене и месте Гамбурга в музыкальном мире того времени. Для Баха он был более чем знакомым композитором: Иоганн Себастьян уже давно работал над произведениями Букстехуде, который наверняка был в его глазах неким художественным идеалом. Сам сын органиста, Букстехуде родился в 1637 году в Хельсингборге в Дании, а в Гамбурге получил место в церкви Святой Марии Эльсинорской, прежде чем стать в 1668 году органистом и Werkmeister (мастером) в любекской церкви Святой Марии. Не будь этого путешествия, не будь этой встречи, имевшей определяющее значение в жизни Баха, — знали бы мы сегодня этого великого мастера эпохи барокко? Мало его произведений дошло до нас, но сегодня вновь пробуждается интерес к его пьесам для органа, кантатам и потрясающему духовному циклу из семи кантат для четырёх голосов и инструментального ансамбля «Тело нашего Иисуса» («Membra Jesu Nostri») — о ранах Христа. Благодаря Филиппу Шпитте, великому биографу Баха, жившему в XIX веке, а также Ромену Роллану, о совершенно забытом музыканте вновь заговорили.
Жиль Кантагрель описывает его в прекрасном биографическом исследовании как пылко верующего лютеранина, способного на щедрость и дружбу, связанного с Рейнкеном дружескими и творческими узами. Испытывая влияние Северной Германии, то есть наследников Свелинка и Фробергера, тяготевшего к синтезу европейского искусства, а также Франции и Италии, он не замыкался исключительно на церковной музыке (Kirchenmusik) или только на органной. Его стиль, который может быть как монументальным, так и камерным, наложил глубокий отпечаток на современников, и Бах не был первым, кто захотел с ним познакомиться. Брунс, Гендель, Маттезон прежде него побывали у стареющего учителя. Его щедрость выражалась и в том, что он принимал у себя молодых — учеников, завершающих образование или желающих узнать все секреты композиции.
Отправившись в путь во второй половине октября 1705 года, Иоганн Себастьян шёл скорым шагом. Возможно, в конце осени ещё выдалось несколько погожих деньков, но он не хотел, чтобы зима застигла его в дороге. До Любека он добрался за 12 дней. Ганзейский город под сенью высоких колоколен уже утратил тогда блеск былых времён. Город купцов, банкиров и лавочников, он отступил в сторону, оттеснённый динамичным Гамбургом, и как будто погрузился в провинциальное оцепенение. Над ним уже витал призрак неизбежного упадка, который Томас Манн опишет несколько веков спустя в своём великом романе-эпопее «Будденброки». Тот же контраст в мире искусств: если в Гамбурге, как мы уже говорили, существовала опера, сочетавшая немецкий стиль с итальянским, то в Любеке развился особый вид вокального искусства — Abendmusiken (вечерние концерты).
Не сохранилось подробностей о пребывании Баха в Любеке, и кое-кто даже решил выдумать заново этот период, отталкиваясь от доступных сведений
[14]. Где жил Иоганн Себастьян? Как строился его день? Приходилось ли ему музицировать, чтобы оплатить кров и стол? Как он впервые заговорил с Букстехуде? С почтительностью ученика или, наоборот, с пылкой дерзостью, которая, похоже, была ему свойственна? В самом деле, ему было уже больше двадцати лет, и молодой органист многое усвоил…
Представим его себе в нефе огромной церкви Святой Марии — обширном музыкальном королевстве Букстехуде, церкви с тремя органами. В глубине — большой барочный орган, обильно изукрашенный резьбой, на хорах — переносной, ещё один — в часовне северного поперечного нефа. Иоганн Себастьян задержался возле этого инструмента, чтобы полюбоваться изображением пляски смерти, способной пробудить в христианах задремавшую было веру, не без лукавства напоминая при этом о всеобщем равенстве перед смертью. Папа, епископы, князья, старики и младенцы — никто не вырвется из бешеного хоровода скелетов. Но разве это его интересует? Наверное, ему не терпится подняться на хоры или послушать импровизацию маэстро?
