У Волюмье были все причины опасаться такого человека. Как устранить соперника, но не столкнуться с ним лоб в лоб? Как выбить его из седла, не привлекая внимания двора? И разве можно позволить французу обосноваться в чисто немецкой обстановке, ничего не предприняв? Если Иоганн Себастьян использовал шахматную стратегию, концертмейстер, похоже, предпочитал… бильярд! Ему пришла в голову мысль убрать незваного гостя чужими руками: известив всё приличное общество Дрездена, организовать публичный музыкальный поединок между Луи Маршаном и другим виртуозом, способным его посрамить, а тогда — скатертью дорога. Против этого «Голиафа», чью гордыню надлежит сломить (пользуясь выражениями из более позднего рассказа), можно было выставить только одного «Давида» — молодого и блистательного господина Баха из Веймара! Волюмье ухватился за эту мысль и уже, наверное, предвкушал победу над французом, когда писал Иоганну Себастьяну, зовя его в Дрезден…
«Давид» ответил согласием и, явившись на место, даже написал Маршану, предложив ему «помериться силой за инструментом», то есть за клавесином. Эго письмо утрачено, но можно предположить, кик веселился Бах, нанизывая выражения вежливости. Мы уже говорили о том, какую важную роль французская школа сыграла в годы его становления, особенно в органной музыке, дав прочувствовать логику увертюр, стилизованных танцев. Мысль о состязании с Маршаном приводила в восторг Иоганна Себастьяна Баха, намеревавшегося показать своему сопернику, как он умеет впитывать и преобразовывать, — явить Баха в лучшем французском стиле. Тут версии расходятся: одни говорят, что Маршан сразу испугался и потихоньку сбежал, не доводя дело до поединка. Другие утверждают, что состязание прошло в два этапа. Сначала — на клавесине. Этот конкурс проходил в доме одного придворного, графа Якоба Генриха фон Флемминга (1667–1728). Рассказ об этом позже составил немецкий музыкальный критик Фридрих Вильгельм Марпург (1718–1795):
«Бах приехал и — с позволения короля (но так, что Маршан об этом не знал) — был допущен на ближайший концерт при дворе в качестве слушателя. Когда Маршан — в ходе этого концерта — сыграл [на клавесине] какую-то французскую песенку со множеством вариаций, вызвав восторженные аплодисменты присутствующих искусностью своих вариаций, а также чистотой и пламенностью исполнения, Баха, стоявшего как раз возле него, попросили сесть за клавесин. Тот не стал возражать и после непродолжительного (но отмеченного большим мастерством) прелюдирования вдруг заиграл ту самую песенку, которую только что исполнял Маршан, и сделал на неё дюжину собственных искусных вариаций в неслыханной доселе манере. Маршан, который до сих пор не встречал среди органистов себе равных, был вынужден признать несомненное превосходство своего нового соперника…»
После этой первой победы Волюмье перевёл дух, решив, что опасность миновала. Маршан был посрамлён перед лучшим обществом Дрездена во время первого же раунда. Ибо, по словам того же Марпурга, хотя его утверждение оспаривается, состязание должно было продолжиться по инициативе самого Баха:
«Бах взял на себя смелость пригласить его к дружественному состязанию [в игре] на органе и с этой целью карандашом набросал ему на листке бумаги тему для импровизации, одновременно изъявив готовность импровизировать на тему Маршана (пусть он только соблаговолит её ему задать), господин Маршан не только не явился в назначенное время к месту состязания, но счёл благоразумным удалиться из Дрездена с курьерской почтой».
Бесславный конец для Маршана — уехать «по-английски»! Поединок не состоялся за отсутствием поединщика — можно себе представить разочарование Иоганна Себастьяна. Хотя органный концерт, который он дал по этому случаю, имел полнейший успех, он мог лишь пожалеть об упущенной возможности сразиться с музыкантом, которым восхищался. Вот почему вторую часть рассказа Марпурга можно поставить под сомнение
[20].
Некоторые сомневались даже в самой этой встрече. Третьи впоследствии придавали ей почти националистическое толкование — в то время, когда Германия стремилась к политическому единству и утверждала собственный дух. Смелости и огромному таланту немца Баха противостоят трусость и посредственный талант француза Маршана. Это всё казуистика. К несчастью, хотя этот стереотип и далёк от реальности, просуществует он долго… Сегодня биограф жалеет о том, что встреча не была доведена до конца. Возможно, Маршан испытал бы большее вдохновение, сидя за органом в Дрездене. И как не пожалеть о том, что не состоялось никакого другого состязания — с Генделем или с Вивальди? Такие поединки навсегда останутся в области воображения, как и переписка Баха с Франсуа Купереном, от которой не осталось и следа: долгое время говорили, что этими письмами родственники французского композитора накрывали банки с вареньем.
По возвращении в Веймар надо было решиться попросить герцога об отставке. Ничего удивительного, что тот притворился глухим. Разозлился ли Бах? Продолжил ли свою музыкальную забастовку? Выразил ли в очередной раз, что отдаёт предпочтение Эрнсту Августу? Как бы то ни было, герцогу всё это надоело. Понимая, что больше не сможет вертеть как захочет своим концертмейстером, он всё же хотел напомнить ему, кто здесь хозяин, и показать, что его дерзкое поведение заслуживает наказания. 6 ноября того же года Иоганн Себастьян был арестован и провёл в неволе четыре недели!
Биографы ни слова не говорят об условиях этого заключения. Сидел ли Бах в веймарской тюрьме или попросту на гауптвахте при замке? Можно себе представить, как он мечется в четырёх стенах, словно лев в клетке, лишённый органа и своего дорогого клавесина, а также родных, которые, конечно же, беспокоились. Были у него хотя бы бумага и перо, чтобы сочинять и на время позабыть о положении, в которое его вверг герцогский гнев? Возможно. Выдвигаются даже предположения, что в своей одиночной камере Иоганн Себастьян начал сочинять «Orgelbűchlein» — «Органную книжечку», что выглядит маловероятным. Во время этого вынужденного одиночества у него было достаточно времени, чтобы поразмыслить над ценой неповиновения и свободы. Мнить себя кем-то иным, кроме верного слуги, дорого обходится.
Наконец по прошествии месяца герцог велел его освободить. При дворе Кётена наверняка уже нетерпеливо ждали музыканта, о котором столько говорят и который посмел бросить вызов грозному Вильгельму Эрнсту.
ПОД СЕНЬЮ БАШЕН
КЁТЕН
1717–1723
Май 1718 года. Иоганн Себастьян уже полгода как поселился при кётенском дворе. Он дышит полной грудью и наслаждается новым положением. Весной он ездил со своим господином в Карлсбад, на воды. Город, отстоящий на 200 километров от столицы княжества (нынешние Карловы Вары в Чешской Республике), тогда был бурно развивающимся курортом. В самом деле, всю Европу обуяла мода на естественные источники: в английском Бате, бельгийском Спа или французском Бурбонне можно было одновременно подлечиться и отдохнуть. Как другие князья и правители и как Телеман, принимавший ванны в Бад-Пирмонте в Нижней Саксонии, князь Кётена не отказывался от такого удовольствии. Курорты были также местом развлечений, музыканты услаждали отдыхающих своим искусством между приёмами ванн и оздоровительными прогулками, поэтому в придворном багаже путешествовал тяжёлый клавесин. Беседы и игра были другим способом блеснуть и развлечься, по такому случаю дамы надевали самые красивые наряды и самые дорогие украшения.
