Анна Магдалена молчит. Ей не терпится увидеть служебную квартиру кантора, где она проведёт большую часть своей жизни. Просторное здание школы Святого Фомы состоит из нескольких этажей, и квартира, расположенная в южном крыле, занимает целых два этажа. Довольно большая (шесть комнат), она только что была заново отделана за счёт нанимателя, чтобы семья сразу могла там поселиться. Конечно, есть недочёты: вход отдельный, но кухню и отхожее место надо будет делить с ректором Эрнести и его семьёй. Будем надеяться, что всё пойдёт хорошо и вынужденное сосуществование будет окружено атмосферой взаимного уважения.
Так всегда бывает при переездах: когда уляжется эйфория, наступает момент разочарования. Анна Магдалена не без грусти вспоминает о материальном достатке в Кётене и о маленьком дворе. Здешняя школа выглядит грязновато. Отбросы на улице, зловоние, неумолкающий шум…
Иоганн Себастьян, возможно, тоже переживал. И ещё на него нахлынули воспоминания. Это мрачное учебное заведение, хилые малыши, которых ему придётся заставлять петь, крики в спальнях и запах пригорелого жира не могли не напомнить ему унылые годы в Люнебурге, где он жил и учился вдали от семьи. По счастью, в квартире, где он поселился с Анной Магдаленой, ему отведена комната для работы — целая комната для него одного… Конечно, это не какой-нибудь закуток, но сквозь тонкую стенку слышно всё, что происходит в соседнем классе, как он скоро убедится. Школа не блещет дисциплиной, и добрый ректор Эрнести не пользуется авторитетом. Однако именно здесь Иоганн Себастьян должен писать и сочинять, рассчитывая на свою способность отрешиться от реальности. Унестись далеко, высоко, не слышать низменный шум и гам, чтобы родилось горнее многоголосие.
Тем временем Иоганн Себастьян превратился в «господина кантора», и этот ярлык прилипнет к нему надолго, если не навсегда. В самом деле, сегодня мы представляем его этаким чопорным профессором, рано состарившимся человеком в строгом парике, с грубоватыми чертами лица. Однако, как мы уже сказали, место кантора — не самое престижное из тех, что он занимал, к тому же он ещё исполняет обязанности музыкального руководителя. На Баха сразу же свалилось множество забот.
Поначалу отношения с нанимателями были взаимно недоверчивыми; вспомним, как долго тянулся процесс найма на работу. И он сопровождался ещё одним унижением. Хотя кандидат Бах уже не был новичком, совет заставил его сдать экзамен по богословию, чтобы проверить его познания и стойкость убеждений. Это настоящая психологическая пытка для человека, который годами изучает Библию с пером в руках, не избегает учёных споров, а главное, старается перенести религиозный взгляд в музыкальный текст. Разве его кантаты и произведения для органа не служат живым доказательством его веры гораздо в большей степени, чем простые стихи или отрывок из Писания, положенный на музыку? Нет, в самом деле, гонять его по первым строкам «Аугсбургской исповеди» и «Большого катехизиса» Лютера — чистой воды издевательство…
Может, совет боится Баха — чересчур вольного или ненадёжного в вопросах веры композитора? Опасается дурного влияния — пиетизма, кальвинизма? Церковь — не оперный театр, нужно соблюдать определённую строгость. А поскольку в обязанности Баха входит и читать иногда проповеди, например своим ученикам в школе, его лютеранство должно быть безупречным. Можно представить эту сцену и сдерживаемое раздражение будущего кантора, когда совет заговорил о том, какими должны быть его сочинения:
— Господин Бах, пообещайте нам не украшать обилием фиоритур кантаты, которые вы должны будете сочинять для богослужений. Мы знаем, что вы хороший композитор и что вам нужны блестящие арии, но здесь вам не кётенский двор. Мы хотим, чтобы наши прихожане могли спокойно молиться и размышлять о Слове Божием. Отцы Реформации иного и не желали. Мы хотим, чтобы и школяров воспитывали в таком духе…
— Господа, благодарю вас за оказанное мне доверие и обещаю хранить верность учению «Аугсбургской исповеди». Не беспокойтесь: христианам Лейпцига и детям из школы Святого Фомы не придётся на меня жаловаться. Позвольте мне только по мере возможности создавать музыку, достойную славить Господа. Разве в Библии и Псалмах не говорится о том, чтобы славить Бога «и на тимпанах, и на систрах, и на кимвалах»?
Сразу по приезде ему пришлось, не тратя времени даром, заняться кантатой для исполнения в ближайшее воскресенье. Скорей, скорей: повозки разгружены, кабинет наспех обставлен, новый кантор раскладывает на столе свои сочинения, чтобы нанести последний штрих, связать всё в единое целое. Сколько певцов, скрипок? На кого можно рассчитывать? Какой пастор будет проповедовать? С завтрашнего же дня он начнёт работать с музыкантами и школьными певчими; репетиции по большей части проходят по субботам, после полудня. Бах хочет, чтобы кантата для первого воскресенья после Троицы — «Да едят бедные и насыщаются» («Die Elenden sollen essen») — была обильной и щедрой, под стать её названию из 21-го псалма. Надо восславить Бога, питающего обездоленных. К удовлетворению кантора, это произведение, состоящее, ни много ни мало, из четырнадцати частей, будет встречено «многими рукоплесканиями» слушателей.
Первый благосклонный приём задал тон: именно в Лейпциге появятся на свет циклы церковных кантат, ставших настоящими шедеврами, а в «Страстях» Бах достигнет вершины церковной музыки.
Но можно ли понять эти произведения, не обратившись к одному из самых сильных предчувствий раннего христианства — освящению времени, заменившему собой прежние языческие представления? Языческие праздники Римской империи, вроде праздника Непобедимого Солнца
[27] или культа императора, в раннехристианской церкви уступили место, например, Рождеству. Именно во времени Христос явился миру, чтобы принести спасение, обещанное его Отцом. Таков глубокий смысл христианской литургии: историю спасения можно вспоминать каждый год. Начав Реформацию, Мартин Лютер вовсе не откажется от этой временной организации, но переделает её по-своему.
Итак, литургический год начинается в первое воскресенье Рождественского поста; затем идёт Рождество — празднование рождения Иисуса, долгожданного Спасителя. За рождественским периодом следует крещенский, затем пост, сорок дней готовящий к празднованию Пасхи. В этот великий праздник христиане отмечают смерть и воскресение Христа. После Духова дня, через неделю после Троицы, идут от 22 до 27 воскресений, в зависимости от даты Пасхи, которая меняется каждый год.
Если обычное воскресенье позволяет вспомнить о Тайной вечере и жертвоприношении Христа, умершего и воскресшего, то большие праздники принимают особый блеск. Рождество, Пасха, Пятидесятница — главные из них, но есть ещё Благовещение, Новый год, Богоявление, Сретение, Вознесение, Троицын день, Иванов день, Михайлов день. Исполняя новые для себя обязанности, Бах должен будет подстраиваться под литургический цикл и предоставлять его музыкальное сопровождение лейпцигским церквям. Если в Веймаре он должен был сочинять по кантате в месяц, теперь каждое воскресенье и по праздникам даёт музыкальную пищу верующим для главной утренней службы, за исключением Рождественского и Великого постов, когда не положено сопровождать богослужения программно-изобразительной музыкой. Он будет справляться с этой задачей, опираясь в основном на собственные произведения, но порой и на творения других авторов — Кунау, Телемана, Кейзера и даже своего кузена из Мейнингена Иоганна Людвига Баха.
