— У вас есть от него вести?
— К великому нашему стыду и печали, фрау Бозе, Иоганн Готфрид наделал долгов! Плата за квартиру, возможно, проигрыш… Ажалуются снова нам, потому что наш сын сбежал, не уплатив их! И мы не знаем, где он…
— Могу себе представить, как вы тревожитесь, моя бедная…
— О, временами мне кажется, что Иоганн Себастьян тревожится ещё больше! Он написал письмо магистратам Зангерхаузена, полное печали. Из осторожности он не взялся уплатить долги нашего сына, ведь доказательств нет. Но он признаёт, что вся эта история его убивает. Дитя, сбившееся с верного пути, — это его крест, который он должен нести со смирением. Я тоже плакала, когда читала это письмо, фрау Бозе. Кому можно доверить это погибшее дитя, кроме Провидения?
— Возможно, он не так уж испорчен, фрау Бах. Наверное, когда-нибудь он вернётся…
— Да услышит Господь ваши слова, мой друг… Я так бы этого хотела. Наверное, вы правы. В притче о блудном сыне, которую мы намедни читали из Евангелия, сын ведь вернулся к отцу.
— Ну, моя дорогая, не теряйте мужества. Пойдёмте взглянем на цветочную рассаду, которую я принесла для другого своего сада… Думаю, для вас найдётся несколько гвоздик.
Блудный сын в самом деле однажды вернётся и покается в своём дурном поведении. Более того, чтобы сделать приятное отцу, в 1739 году он записался на юридический факультет университета в Йене. Но эта передышка будет краткой: несчастья преследовали Иоганна Готфрида по пятам. В мае того же года он умер от горячки. Вся семья снова погрузилась в траур.
Неприятности и скорби обрекли кантора на молчание. А магистрат остаётся таким же мелочным! В Страстную пятницу, в марте того же года, ему запретили исполнять «Страсти» под тем предлогом, что необходимо официальное разрешение. На самом деле это предварительная цензура властей, которые желают убедиться в ортодоксальности духовных произведений. На эти мелкие уколы городских бюрократов Бах ответил с возмущением — и усталостью.
«По распоряжению досточтимого высокомудрого магистрата направился я здесь к господину Баху и довёл до сведения оного, что та музыка, что он собирается давать на предстоящую Страстную пятницу, не будет исполнена, если на то не будет дано надлежащего разрешения, на что оный ответил, что [до сих пор музыка] всегда давалась так, он ничего на то не испрашивал, ибо это ему просто ни к чему, и уж коли будут какие нарекания, он уведомит о сём запрете господина суперинтенданта [С. Дейлинга], а если возражения вызывает текст — так ведь, дескать, с тем же текстом всё это исполнялось уже несколько раз, — о чём и хочу покорнейше доложить досточтимому высокомудрому магистрату.
В Лейпциге марта 17-го, года 1739, собственноручно Готлиб Биненгребер, младший писарь».
Читая это краткое донесение, нельзя не увидеть, каким бременем ложились на плечи Баха обязанности кантора, но вместе с тем он не принимает близко к сердцу все эти дрязги. В самом деле, чего ради сражаться с глупцами, которые ничего не понимают?
Покончив с «войнами» и смирившись с утратой своего сына, музыкант нарушит молчание. Обрёл ли он снова веру, это упование, о котором следует теперь поговорить особо?
«ИИСУС, МОЯ РАДОСТЬ»
ВАРИАЦИИ О ВЕРЕ
Не стоит ли за этим молчанием в годы страданий и скорбей глубокий духовный кризис? Как можно говорить о жанре самих музыкальных произведений, не касаясь личных чувств композитора? Дело в том, что некоторые современники Баха, хотя тоже писали церковную музыку, были если не безразличны к вопросам религии, то, по меньшей мере, верили не столь истово. Например, Гендель или Телеман выражали свою веру по-разному.
Необходимо дать кое-какие пояснения на сей счёт, тем более что многие наши современники, почитая творчество кантора, почти ничего не знают об этой стороне дела. Некоторые видят в нём безусловного верующего, более приверженного к фидеизму
[39], чем к обдуманной вере, к которой человек приходит сам. Другие считают его предтечей харизматических христиан XX века, благодаря некоей пиетической чувствительности, рамки которой мы уже обозначили. Наконец, третьи видят в его несгибаемой позиции почти фанатизм.
Прежде чем выделить некоторые основополагающие черты и рассмотреть самые спорные вопросы, в частности о предполагаемой связи с католическим миром, разрушим некоторые стереотипы.
Первым делом обратимся к истории. В нашу эпоху, когда церковь отделена от светской жизни, религиозность почти всегда принадлежит к области частного, очень личного. Не так было во времена Баха, хотя, как мы уже видели, в германских княжествах довольно мирно сосуществовали три конфессии: лютеранство, кальвинизм и католицизм. Именно в этой обстановке хрупкого религиозного плюрализма постепенно утвердятся идеалы просветителей. Однако в Германии в отличие от философских течений, которые получат развитие во Франции, это интеллектуальное направление окажется гораздо менее враждебным христианству. В этом можно увидеть влияние протестантской среды, которая двумя веками раньше уже способствовала первой эмансипации индивидуального сознания от власти Церкви. Хотя споры о природе христианства велись и в Германии, например вокруг Христиана Вольфа
[40] в Галле, хотя начиналась работа по составлению энциклопедий, этот порыв необязательно подразумевал противопоставление христианской вере. В этом смысле, и нам ещё представится случай повторить это позже, Бах — и человек веры, и человек разума, что с избытком подтверждается доброй частью его творчества.
Никакой простодушной веры, никакого фидеизма. Композитор достаточно подкован в плане теологии, чтобы разумно относиться к вере. В мотете «Иисус, моя радость» («Jesu, meine Freude») вера переживается как твёрдая основа, опора в период испытаний, в ней — уверенность и покой, в ней нет ничего от наивных и примитивных верований.
