«Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех народов…»
Как и библейский персонаж, старый кантор может считать себя удовлетворённым: он изнемог под грузом лет и забот, трудов и страданий. У него в ушах звучит и просьба к Христу одного из двух его учеников в Эммаусе: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру» — этот эпизод из Нового Завета используется в кантате «Возвеселитесь, сердца» («Erfreut euch, ihr Herzen»). В последние месяцы жизни Баху очень нужно чьё-то присутствие, чтобы идти через тьму.
Из-за короткой надписи от руки, оставленной на экземпляре «Искусства фуги» («При работе над этой фугой, на том месте, где в противосложении проводится имя ВАСН, автор скончался»), которую долгое время приписывали Карлу Филиппу Эмануэлю, участвовавшему в издании этого произведения, считалось, что его отец сочинил эту знаменитую фугу на смертном одре. Сегодня музыковеды полагают, что она была написана при иных обстоятельствах. Этот почерк не может принадлежать слепцу, судя по всему, вещь была создана раньше. Зато есть все основания считать, что хорал «Пред Троном Твоим предстаю», в котором говорится о суде над христианином, представшим пред Богом, был переделан и продиктован Бахом своему зятю Альтниколю в конце жизни. Кантор работал до последнего дня.
Весна 1750 года. На Рыночной площади Лейпцига прохожие, торговцы, носильщики расступились, чтобы дать дорогу внушительной карете, расписанной большими парами глаз. Что ещё за диковинка? — недоумевают зеваки. Ни много ни мало как экстравагантный экипаж кавалера Джона Тейлора (1703–1772).
В ту эпоху научного прогресса, увлечения академиями и естественными науками кое-кто похвалялся, что может делать операции на глазах, в частности лечить катаракту. Таким человеком был кавалер Тейлор, английский окулист и мастер «пиара». Он разъезжал по всей Европе в своей карете, служившей операционной для бедных пациентов-добровольцев, и самоуверенно заявлял о своих многочисленных успехах. Этот ловкач заранее являлся в какой-нибудь город и читал там лекции, чтобы упрочить доверие к себе.
Прибыв в Лейпциг, он поступил точно так же. Надо ли говорить, какую надежду он пробудил у Баха и его родных. Музыканта представили Джону Тейлору, и в первый раз он подвергся операции в апреле. Катаракта характеризуется отвердением и помутнением хрусталика, и окулист делал надрез, чтобы опустить его. Без анестезии, разумеется…
Как бы то ни было, одна берлинская газета сразу назвала операцию удачной:
«В прошедшую субботу и вчера вечером господин кавалер Тейлор читал в концертном зале — в присутствии почтенного общества учёных и других влиятельных лиц — публичные лекции. Поразителен приток [обращающихся] к нему людей, ищущих его [врачебной] помощи. В числе других он оперировал — причём с наижелательнейшим успехом — и господина капельмейстера Баха, из-за [слишком] частого употребления зрения почти совершенно оного лишившегося, — какового неоценимого счастья многие тысячи людей сему всемирно знаменитому композитору от души желали и всячески господину Тейлору за то признательны. Из-за большого количества образовавшихся у него здесь дел он сможет отправиться в Берлин не ранее конца текущей недели».
Реклама прекрасная, но действительность оказалась менее славной — к несчастью для пациента. Улучшение было только временным, а осложнения, возможно, занесённая инфекция, усугубили состояние его здоровья. Снова надо оперировать — но безуспешно.
Несколько лет спустя Тейлор вернётся к этой операции в воспоминаниях, которым только диву даёшься:
«Но — дабы продолжить — я повидал великое множество примечательных животных, таких как дромадеров, верблюдов и др., особенно в Лейпциге, где я вернул зрение одному прославленному мастеру музыки, уже достигшему 88[-го] года [жизни]. Это тот самый человек, вместе с которым поначалу воспитывался знаменитый Гендель, с кем я когда-то рассчитывал достичь такого же успеха, так как тому, казалось бы, благоприятствовали все обстоятельства, [в том числе] движение зрачков, [воздействие] свет[а] и пр., однако дальнейшее обследование показало, что глаз был поражён параличом»
[49].
Тейлор перепутал всё: возраст Баха, его отношения с Генделем и даже диагноз. Кстати, Гендель умрёт от последствий операции, произведённой кавалером, несколько лет спустя. В тот же период член парижского парламента де Бросс, имевший случай встречаться с хирургом, отмечает в своих живописных «Письмах из Италии», что тот произвёл на него впечатление шарлатана. Просто зубы заговаривал…
Снова погрузившись во тьму, Иоганн Себастьян страдал от «постоянных воспалений и тому подобных вещей». Он явно был не одинок, множество пациентов, оперированных Тейлором, тоже утратили здоровье, несмотря на всё его бахвальство.
В конце мая 1750 года, приняв нового ученика — Иоганна Готфрида Мютеля, он пишет Шрётеру, чтобы оправдаться и заявить о своей непричастности к делу Бидермана, которое отравляло его последние дни.
Неожиданная радость: 18 июля к больному вдруг вернулось зрение! Последняя возможность увидеть близких перед концом. Улучшение будет непродолжительным. Вскоре Баха сразил удар.
22 июля в Лейпциге с утра стоял давящий зной, предвещавший грозу. Жители искали хотя бы немного прохлады в тени лип и в погребах. Кое-кто радовался погожему деньку, другие сокрушались, что в этой духоте будет тяжело работать. На Рыночной площади спешно укрывали от зноя фрукты и овощи.
У семьи Баха были другие заботы. За ночь состояние Иоганна Себастьяна резко ухудшилось. Он мучился от боли, которую не удавалось унять компрессами. Крепкий когда-то мужчина терял почву под ногами, побеждаемый коварной болезнью, погружённый во тьму, наполнявшую его тоской. Бессильная перед недугом (даже два самых лучших врача в Лейпциге не смогли помочь), Анна Магдалена обратилась к помощи веры — той веры, которая всю жизнь поддерживала Иоганна Себастьяна. Может быть, ей удастся утишить тревогу, которая ей чудится в беспокойстве мужа? Только ли от физической боли он терзается или от страха перед концом?
Она поспешила позвать Кристофа Волле, пастора, который окажет духовную помощь перед отправлением в последний путь. Этот отзывчивый пятидесятилетний человек живёт неподалёку и преподаёт богословие в школе церкви Святого Фомы. Он уже дома надел своё чёрное облачение, поправил брыжи и захватил молитвенник. Заскочил по дороге в церковь и взял Святые Дары — это будет последнее причастие кантора. Когда служанка открыла дверь, он потихоньку вошёл в квартиру и негромко постучал в дверь спальни:
— Фрау Бах! Это я, мэтр Волле!
— Входите, сударь, входите. Мы закрыли ставни, такая жара…
— Кто это? Кто пришёл, Анна Магдалена? Чего от меня хотят магистраты?
— Успокойся, Себастьян! Это не от совета, никто не хочет сделать тебе ничего плохого! Это просто наш пастор Волле принёс тебе причастие.
