– Покерный клуб, – гнёт своё Лена. Маня ей уже брови закрасила и новые повыше нарисовала. Лена теперь похожа на толстого, жёлтого и очень удивлённого клоуна. Хотя не совсем толстого, Лена как-то худее стала, и шея длиннее, это Маня размазала скульптурный карандаш в нужных местах. Бррр, такие преобразования всегда меня пугали. Реально обман глаз.
– В общем, нужно двенадцать тысяч… Вы у меня ничего купить не хотите? – я обвожу комнату рукой. Половина помещения заставлена Максовой коллекцией супергероев, трансформеров и солдатиков, для которой уже не хватает его комнаты, поэтому Лена и Маня с сомнением смотрят на меня.
– Я бы купила у тебя тот свитшот красный, но тебя же мама заругает, – предлагает Маньяк.
– Я бы тоже его купила, но на меня не налезет, – вздыхает Лена.
Я достаю свитшот. Он правда отличный, на нём ещё и написано «just call me ‘tovarishch’», так что это не просто красный свитшот, а суперкрасный свитшот, для тех, кто понимает. Тётка прислала из Нью-Йорка. Он тётиных размеров, поэтому мне немножко большой, а Лене будет маленький.
– За сколько купишь? – спрашиваю Маню. Маньяк тщательно перерисовывает Лене губы. Пожимает плечами, отчего помада попадает не в ту точку, и губы у Лены визуально распухают так, будто на них села оса. Маньяк кидается переделывать.
– Сколько? Мне бы хоть тыщу, – молю я.
– Тыща двести, – говорит добрый Маньяк. Хорошо. Тыща двести – это одна десятая часть робота.
– Ты не сказала, что у тебя произошло, – почти не открывая рот, говорит Лена. Маня всё ещё возится с её губами.
– Я разбила очки одной малышандре, теперь деньги отдавать. А ещё мне надо купить робота, – очень быстро и неразборчиво говорю я вторую часть фразы, надеясь, что они не расслышат и не будут меня расспрашивать.
Но они хорошо расслышали. Лена привстаёт со стула и щупает мне лоб.
– Сядь, я ещё причёску не докрутила, – велит Маня.
– Температуры вроде нет, – отмечает Лена.
– Зачем тебе робот? Это пылесос? – уточняет Маня.
Я хватаюсь за спасительную идею:
– Да, пылесос. Мама всегда ноет, что мы не убираемся, совсем достала. Недавно выкинула мои гирлянды, якобы они пыль собирают. Пусть получит… по полной. Почему я должна корячиться, пусть робот убирается.
– Это тема, – кивает Маня и начинает брызгать на причёску Лены лаком. Я морщусь от противного запаха и не сразу понимаю, что пахнет ещё и газом.
Сильно пахнет газом. На кухне хлопнула дверь.
– Нам конец… – успеваю сказать я.
Макс вбегает в комнату. В руках у него раскалённая кастрюля, обёрнутая полотенцем. На дне колыхается мясо, почти без воды. Это я успеваю увидеть за долю секунды. Макс кидает в меня кастрюлей. Я, конечно, не стою как столб, отпрыгиваю. Кастрюля попадает в трюмо, зеркало осыпается осколками, Лена и Маня визжат. В дверях комнаты появляется Даша.
– Макс, да не хотела она нас убить! – Даша пытается исправить положение, но переводит взгляд на Лену и неожиданно тоже взвизгивает. Лена встаёт, стряхивая осколки с коленей. Лицо у неё жёлтое, как деревенская луна, шея в два раза длиннее, чем у нормальных людей, брови изогнуты дугой и почти срослись. Маньяк успела поработать и с причёской, завить и накрутить букли.
Модильяни, что и сказать, Лена теперь действительно как картинка. Как картина этого художника, которого я терпеть не могу, – он только Ахматову хорошо нарисовал, потому что у неё все части тела были тощие и длинные, включая нос. Меня бы он тоже легко нарисовал. А Лену Модильяни стройнит. И превращает в экспонат похоронного бюро.
Я продолжаю чувствовать запах газа. От этого немного мутит. Задним числом до меня доходит, что вода закипела и залила огонь и спящие влюблённые на кухне чуть не задохнулись. Их спасло то обстоятельство, что мы в комнате ржали как лошади и разбудили Макса.
Кто-то сегодня точно помрёт, зеркало вон разбилось. Макс сжимает кулаки, но ничего не говорит. Он знает, что скоро придут родители и нужно заранее убрать осколки, придумать какое-то объяснение. Макс не хочет убирать и не хочет ничего придумывать.
– Ну вы это… Давайте… Держитесь, – говорю я. – Как-нибудь тут.
Я просто тоже ничего не хочу придумывать для родителей. И вообще у меня придумывалка кончилась. Поэтому я иду в прихожую и надеваю зимние ботинки, затягиваю мокрые шнурки, на которые гости наступили по триста раз грязными подошвами. Беру свой глупый розовый пуховик, а шапку не беру. Уйду без шапки в ночь холодную, так это называется.
Какое же дерьмо, какое же дерьмо, думаю я, иду и пинаю снег.
Глава 9
Ночь бегства
Суеверия вредны людям. Суеверия даже убивают людей, вспомнить только инквизицию. А иногда не убивают – просто заставляют отмораживать пятую точку.
Я зачем-то придумала себе, что если я выйду на набережную, вылезу на лёд и пройду пешком от моего дома до того самого заброшенного санатория, то всё изменится и исправится. Скорее всего, у меня не получится, я замёрзну на втором километре и побегу на автобусную остановку, стуча зубами. Или вообще провалюсь в полынью.
Если я провалюсь в полынью, тем лучше.
Я натянула шарф почти на самые глаза. Щель обзора между краем капюшона и краем шарфа очень узкая. Я уже вышла на лёд, не вижу, куда ступаю. Вижу только качающиеся огни моста впереди. Я иду торопливо и всё время спотыкаюсь. Лёд замёрз неровно. Фонари набережной не пробивают голубую тьму, которая расстелилась над рекой. Меня тоже вряд ли кто-то увидит с парапета. Тем лучше. Увидят, будут кричать, спасать. Тем лучше. Тем лучше. Тем лучше, что не увидят.
Чтобы не было так холодно, стану думать о лете. Если я утону, меня могут найти только весной. Мой рот будет запечатан песком так же плотно, как та бутылка – сургучом. Приходька нашёл её в высохшем бассейне на террасе санатория, в углу, под кустиками травы. Бутылка вросла в угол бассейна, засыпанная пылью, опутанная корнями. Приходька вытащил её, а я потом разбила, думала найти пожелания на свадьбу. В таких запечатанных бутылках обычно пишут пожелания молодожёнам и бросают в воду. Не знаю, кто придумал этот идиотский обычай. Суеверия. Но почитать пожелания мне хотелось.
Пожеланий в бутылке не было. Только мусор какой-то. Как будто разбитые в хлам ручные часы, механические. Наверное, пришлось долго бить их молотком, чтобы части корпуса пролезли в узкое горлышко бутылки. Шестерёнки. Они высыпались блестящим созвездием на дно бассейна. Приходька собирал их, возя руками в пыли. Эх, как же он любил всякие детали, вечно пытался найти какой-нибудь старый трансформатор или плату, говорил, что в конденсаторах золото. Обогатиться хотел. А сейчас хочет, интересно?
Нет, если думать о том, что хочет Приходька сейчас, станет ещё холоднее. Лучше дальше о лете. Мост впереди пошатнулся и резко ушёл вверх, я качнулась, левая нога окунулась выше щиколотки в ледяную полынью. Я шарахнулась назад, чудом устояла. Хорошо, что край у полыньи оказался крепкий – я не провалилась, шарахаясь по льду. Так, ясно, у моста всегда вытаивает серёдка реки, тут канализацию сбрасывают. Я устремилась к пляжу, покрытому слоем снега. Проберусь по пляжу, потом опять выйду на лёд. Санаторский парк уже не так далеко, за следующим мостом.
