– Ты в порядке? – в смятении спрашиваю я. – Ты мне написал «Помоги».
– Я – тебе? – У него вырывается крепкое словцо. – Извини, я писал Фреду, своему ассистенту. Наверное, ошибся номером. Прости, надеюсь, я не причинил беспокойства.
– Нет, конечно. – Но я снова хмурюсь. Зачем звать на помощь своего ассистента? И я добавляю, повинуясь порыву: – Ты точно в порядке?
– Ну… Получше… – после заминки отвечает Себ, и голос у него звучит прерывисто. – На меня тут напали. Я сам виноват: знал, что на аллее возле «Горизонта» неспокойно, и все-таки срезал угол.
– Напали? – Я едва не роняю телефон. – Ты не… Что случилось?
– На самом деле пустяки, – отвечает он. – Каким-то типам понадобился мой бумажник. Вот только лодыжку повредил и не могу идти. По счастью, мой допотопный телефон ворам так не понравился, что они его не взяли.
Лежит раненный в какой-то аллее и шутит про телефон! Не знаю, смеяться или взывать к его здравому смыслу.
– Ты по 999 звонил? – спрашиваю я.
– В экстренную помощь? – Сама идея повергает Себа в ужас. – Нет, конечно. Не смеши меня. Мне бы только до больницы добраться. Фред за мной заедет – он живет в Саутворке. Это в двух минутах от Бермондси. Я сейчас там, – поясняет он после раздумья.
– Так почему ты ему не позвонил? – Я почти злюсь.
– Пытался, – терпеливо объясняет Себ. – Потом написал ему. То есть думал, что ему. Если не дозвонюсь до Фреда, то у меня хватает друзей и коллег, и если только ты освободишь линию…
– Да! – спохватываюсь я. – Конечно! Извини.
Но я не хочу освобождать линию. Мне не по себе. А вдруг он не дозвонится до Фреда?
– Вызови «скорую»! – упираюсь я.
– У них линия перегружена! – Голос Себа то и дело срывается. – Ты что, газет не читаешь? Это для настоящего несчастья! Я же не умираю, не рожаю, и к дереву меня не привязывали. Но мне хотелось бы поговорить со своим ассистентом, так что я отключаюсь. Пока.
Телефон умолкает, а я стою в полном раздрае, с колотящимся сердцем.
Конечно, это его жизнь.
И он прав, конечно: кто-нибудь из друзей обязательно подъедет, заберет его и довезет до больницы. Наверное, он уже дозвонился. К нему выехали. Все будет хорошо.
Не вмешивайся, Фикси. Не вмешивайся!
Я со вздохом опускаю мобильник в карман, делаю три шага и останавливаюсь. Пальцы выбивают дробь. Нога отстукивает: вперед-наискосок-назад, вперед-наискосок-назад.
Я ничего не могу сделать, и все тут.
Я открываю Гугл-карты, нахожу в Бермондси «Горизонт» – оказывается, это кинотеатр – и вычисляю, в какой аллее может находиться Себ. Это должна быть аллея Хук. Потом вызываю 999 и жду соединения. Сразу вспоминается мамин приступ, и меня снова охватывает панический страх.
– Здравствуйте! – выпаливаю я, услышав голос оператора. – Мне нужны «скорая» и полиция. Адрес – аллея Хук, Бермондси. Произошел несчастный случай, человеку нужна помощь, он весь избит. Пожалуйста, поскорее, прошу вас.
Меня целую вечность держат на линии, задают вопросы, на которые мне нечего ответить. Наконец меня просят оставаться возле телефона и сообщают, что службы оповещены. И тогда я хватаю такси. В метро лучше не лезть – сигнал не везде проходит. И я мчусь на аллею Хук.
По пути звоню Себу: занято. Чем он так занят? Собственным спасением?
А ведь он психанет из-за того, что я позвонила в службу спасения.
Да пожалуйста. Пусть хоть взбесится.
До Бермондси ехать сорок пять минут, и я вся на иголках. Выбравшись из машины на аллее, я высматриваю синие огни «скорой», но ничего подобного не видно. Но лента, огораживающая место преступления, натянута, возле нее, несмотря на холод, толпятся зеваки, и участок охраняет пара полицейских. Я проталкиваюсь вперед, и в воображении рисуются самые жуткие картины.
– Здравствуйте! – кидаюсь я к ближайшему офицеру, говорящему по рации. – Это я звонила, вызвала…
Голос изменяет мне, но на этот раз не из-за Джейка, не от страха.
– Что с ним?
– Извините.
Полицейский меня как будто не слышит и отходит к своему напарнику. Отчаянно хочется нырнуть под ленту, но я смотрела достаточно детективов и знаю, что тогда произойдет. Все улики оказываются затоптаны, суд закрывает дело, никакого торжества справедливости, и горюющие родственники на тебя же и орут.
Я стою на месте, и меня распирает от вопросов: где он? Что с ним? Как это вообще произошло?
Видимо, я бормочу вслух, и ближайший из зевак меня слышит. Это плотно сбитый седой мужчина в пуховой куртке, похоже, он просто подошел поглазеть.
– Измордовали беднягу, – произносит он с акцентом, удивительно похожим на папин, и у меня сжимается сердце. – Вырубили полностью. Его на носилках унесли, сам видел.
У меня на глаза наворачиваются слезы. Как вырубили? Как лампочку?
– Но он ведь был в сознании, – твержу я. – Я с ним говорила! Как он… Что произошло?
Седой пожимает плечами.
– Он еще был весь в мусоре. Похоже, на него опрокинули урну. Скоты, одно слово. Будь моя воля, такие бы по полной получили!
Для начала никаких разговоров. Похоже, он оседлывает любимого конька. Никаких сюсюканий. Сразу в Национальную службу – там узнаю…
– Извините, – в отчаянии перебиваю я. – Простите, пожалуйста. Мне нужно знать, куда его увезли. В какую больницу. Не знаете?
Рот у седого подергивается. Он не произносит ни слова, просто отходит к углу огороженнного участка и многозначительно кивает головой. Я подхожу, смотрю, куда он показывает, и вижу верхнюю часть здания. На фоне вечернего неба сверкают металлические буквы: Новая лондонская больница.
Конечно. Ну и дура же я!
– Больше некуда, верно? – говорит седой. – «Скорая» с той стороны. О такси и не думайте. Движение одностороннее, пешком быстрей доберетесь.
– Спасибо! – выдыхаю я, бросаясь прочь. – Большое спасибо вам!
Я мчусь по задворкам, хватая ртом холодный воздух. Сердце вот-вот разорвется. Сбавляю ход, потом снова бегу, сбиваюсь с дороги под железнодорожным мостом. Но наконец выбираюсь на освещенное место и врываюсь в отдел скорой помощи Новой лондонской больницы.
Больничные запахи ударяют в нос. А потом шум. Я понимала, что в «скорой» должна стоять сутолока, но тут настоящая преисподняя. Куда хуже, чем в день, когда госпитализировали маму. Повсюду люди. Все пластиковые стулья заняты, парень с рассеченным лбом сидит на полу. Трое детей орут, тип в заблеванной куртке костерит… эта взволнованная седовласая женщина – его мать?
Стараясь не смотреть по сторонам, я пробираюсь к столу, жду целую вечность, и наконец бойкая женщина обращается ко мне:
