– Потому что я хочу любить тебя!
Эти слова вырываются сами собой, и у меня перехватывает дыхание. Хоть говори, что имела в виду совсем другое. Но это будет неправда. Я действительно этого хочу. И я стою молча, тяжело дыша, и заливаюсь пунцовой краской.
– Я тоже хочу тебя любить, – произносит Себ после невыносимо долгой паузы. – А в чем проблема?
Болезненно сводит желудок. Никогда мы не произносили слово «любовь» – и вдруг оба выпалили. Себ смотрит на меня с такой привязанностью и теплотой, что броситься бы мне сейчас к нему и позабыть обо всем на свете… Но я не могу. Я должна объясниться.
– Вот в чем проблема! – Я с отчаянием тычу пальцем в манжету. – Любовь – это не сделка! Тут неважно, кто кому какую услугу окажет! – Хоть бы до него дошло! – Любовь – это когда, наоборот, нет никаких долгов!
– Так их и нет!
– Есть! Даже если я это выкину… – Я швыряю злополучную манжету обратно в сумку и тычу пальцем себе в голову. – …Они вот здесь!
С минуту мы молчим. Напряжение такое, словно электрические разряды потрескивают. Любовь отделена от нас непробиваемой стеной, и мы не знаем, как к ней пробиться.
– Фикси, чего ты от меня хочешь? – устало спрашивает Себ. Я сглатываю комок. В голове сумбур.
– Хочу, чтобы мы снова оказались в той кофейне, – выдавливаю я наконец. – И там бы встретились. И ты бы сказал: «Привет, я Себастьян». А я бы ответила: «Привет! А я Фикси». И никаких одолжений, квитанций, счетов и прочего.
– Ясно. – Себ хмуро пожимает плечами. – Но вернуться в прошлое и все переиграть невозможно. Ничего не получится.
– Знаю! – Меня передергивает от раздражения. – Ты спросил – я ответила.
– Возьми еще помадку, – предлагает Себ, но в голосе его звучат резкие нотки. – Без всяких одолжений и обязательств.
– Благодарю, – саркастично, ему в тон, отзываюсь я.
Я беру еще кусочек с протянутой мне тарелки, и некоторое время мы молчим, но вдруг Себ с шумом втягивает в себя воздух. Кажется, он что-то лихорадочно обдумывает.
– Значит, ты считаешь, что любовь – это не обязательство? – спрашивает он. – Ты это хочешь сказать? Тогда у меня к тебе вопрос. Почему ты вечно носишься, пытаясь что-то сделать для своей семьи?
– Что? – Я нервно смеюсь. – Ничего я не ношусь!
– Из-за любви? – Он пропускает мои слова мимо ушей. – Или ты чувствуешь себя обязанной перед ними? А может, это вина? Такой муторный, неисчерпаемый долг, от которого не отделаешься?
Каждое слово попадает на нерв. Но я в этом не признаюсь.
– Не слишком-то я много делаю для семьи! – огрызаюсь я.
– Я только и слышу, как надо что-то сделать для мамы, для семьи, для фамильного бизнеса. Ты пашешь больше, чем все твои родственники. Разгребаешь то, что они натворили. Проблемы у твоего брата – разбираешься ты! А с какой стати? Пусть сам шевелится!
И тут я начинаю закипать. Не надо трогать мою семью – не позволю. Меня не переделаешь.
– Тебе этого не понять, – цежу я.
– Потому что у меня нет семьи? – бросает Себ, и я потрясенно моргаю.
– Да нет же… Я не про это… Просто мы очень близки. У нас даже девиз…
– Знаю, – перебивает он. – «Семья – в первую очередь». А когда ты у своих родственничков была на первом месте, Фикси?
Я молча смотрю на него. Меня словно иглами колют. Он вытащил на свет мои самые потаенные, скрытые, мучительные чувства – и, черт побери, это больно! Пусть заткнется!
– Пусть моя семья осталась в прошлом, – говорит Себ. – Но я хорошо помню, что любовь – это не когда об тебя вытирают ноги. Любовь иногда бывает жесткой. Порой даже нельзя по-другому.
– Об меня, значит, ноги вытирают? – задыхаясь, спрашиваю я.
– Я этого не говорил. Но, по-моему, тебе надо почаще думать о долге перед самой собой, а не перед другими.
Я знаю: он говорит правильные вещи. Но из-за этого я такой дурой себя чувствую! Такой тряпкой! Так дело не пойдет.
– И что, мне плюнуть на них? – накидываюсь я на него.
– Ничего подобного! – запальчиво отвечает Себ. – Но тебе надо подумать о себе! Надо быть сильной. Не позволяй им тебя подавлять! Отгораживайся!
– Ну конечно! – Я больше не могу сдерживаться. – Легко! Отгораживайся от собственной семьи! Как ты от брата отгородился? Закрыл дверь, повернул ключ и в ус не дуешь? Только корзина, полная бутылок, никуда не денется, если на нее не смотреть!
Повисает гробовая тишина. У Себа вид, словно я обдала его кипятком.
– Откуда ты знаешь, что в той комнате? – спрашивает он наконец, и голос у него безжизненный и тихий.
– Извини… – Я тру лицо. – Я… я взяла ключ. И заглянула.
Вокруг нас будто что-то обрушилось. Я делаю шаг вперед в надежде на примирение, но Себ не реагирует. Лицо у него бледное, отрешенное, словно меня тут и нет. Смотрю на тарелку с помадкой. Он делал ее с семи лет? Наверное, вместе с братом…
– Все в порядке, – произносит он, глядя на меня, как на совершенно постороннего человека. – Правда.
– Ничего не в порядке.
– В порядке, – повторяет он. – Не будем больше об этом.
Лицо у него словно каменное, в голосе нет привычной теплоты. Меня отлучили.
– Не надо на меня так смотреть! – выкрикиваю я, защищаясь.
– Как – так?
– Будто я хотела сделать тебе больно!
– Ты тайком прокралась в комнату моего погибшего брата! – Голос у него непреклонный. – Что еще ты хотела сделать?
– Никуда я не прокрадывалась, – в ужасе бормочу я, а тоненький внутренний голос нашептывает: «Прокралась, еще как!»
– Себ! – Я должна до него достучаться! – Я знаю, ты чувствительный человек, и это для тебя должно быть тяжело, но я уверена, что Джеймс бы сам…
– Да откуда тебе… – резко обрывает он меня, но тут же берет себя в руки. – Ты ничего не знаешь о Джеймсе. Ничего.
В его взгляде читалась такая враждебность, что у меня слезы навернулись на глаза. Я пришла сюда в поисках утешения после адского дня и сама все разрушила. Нельзя было лезть в личные дела Себа. И языком не следовало трепать. Но неужели он меня не простит?
– Кажется, мы оба сейчас ничего хорошего сказать друг другу не можем. – Голос у меня дрожит. – Наверное, мне лучше уйти.
Сейчас Себ переменится в лице, схватит в объятия, мы простим друг друга шесть сотен раз и еще добавим в постели…
Но Себ молчит несколько мгновений, а потом произносит:
– Если так считаешь нужным.
Трясущимися руками, с трудом дыша, я собираю вещи. И ухожу.
Я еду домой и словно через туман гляжу на свое растерзанное отражение в окне метро. Сама не пойму, что произошло. Как нас угораздило зайти так далеко? И только дома, в спальне, я зарываюсь лицом в подушку и реву.
