– И у него все еще был нож? – спросила Коломба.
– Да. Я услышал, как он открывает дверь. Он не ожидал, что я дам отпор. В последние годы я никогда не сопротивлялся. Но я ударил его отхожим ведром и сбежал. Я не слишком-то понимал, что делать.
– Что заставило тебя так поступить? Ты испугался?
Грустная улыбка Данте нисколько не походила на его обычную усмешку.
– Нет, – тихо сказал он. – Я сбежал, потому что он меня предал. Я думал, что был его единственным сыном.
2
Данте снова вышел покурить, и Коломбе захотелось к нему присоединиться, хотя в последний раз она курила еще на первом курсе. Она чувствовала себя так, будто в тяжелых сапогах прошлась по самым ранимым и сокровенным тайникам души Данте, которые он за много лет научился прятать от мира. За годы службы ей случалось допрашивать и выслушивать сотни жертв, подозреваемых и преступников, но редко когда их слова так брали ее за сердце. Возможно, дело было в том, что история Данте оказалась настолько необыкновенной, а может, он просто начал ей нравиться.
Вернувшись, Данте с наигранным безразличием продолжил рассказ:
– Я даже не обернулся, чтобы посмотреть, что с ним, просто кинулся бежать со всех ног и едва не сломал шею, пока спускался по лестнице. Я не знал, как это делается, – представлял себе только в теории. Как и многие вещи, которыми нельзя заняться в силосной башне.
– Например, покататься на велосипеде, – сказала Коломба, пытаясь разрядить обстановку.
– Например, покататься на велосипеде, – улыбнулся он. – Или даже просто побегать.
И все-таки каким-то образом ему это удалось, причем босиком: он успел добежать до дороги, где угодил под машину. К счастью, водитель поднял мальчика с земли и, не дожидаясь прибытия «скорой», отвез в больницу. Там Данте сумел рассказать, кто он, и добиться, чтобы ему поверили.
Когда полиция добралась до силосной башни, Бодини уже поджег ферму и обе башни, облив их керосином, и выстрелил себе в рот из военного пистолета. Каменные стены башен выстояли, хотя криминалистам пришлось немало потрудиться, чтобы добыть хоть какие-то оставшиеся после пожара улики, но ферма сгорела дотла. Ни следа другого человека, описанного Данте, и уж тем более мальчика, не нашли. Ни крови, ни трупа, ни одежды и личных вещей. Согласно рабочей гипотезе следствия, Данте все это попросту приснилось – нечто вроде проекции самого себя, – и его возражения не произвели на следователей ни малейшего впечатления.
– Если даже мальчик существовал, с чего ты взял, что он сидел в другой башне? – спросила Коломба. – Может, его на ферме держали.
– По двум причинам. Во-первых, он поджег и второй силос. Если он не превратил его в тюрьму, зачем бы ему это делать?
– Может, он использовал его в каких-то других целях. Не знаю, хранил там что-то. Или просто слетел с катушек.
– Возможно, но я не верю, что это сделал Бодини. Это дело рук Отца. Он убил сообщника, избавился от улик и испарился.
– А почему он не бросил труп второго мальчика?
– Наверное, это могло как-то вывести следствие на него… Я не помню лица мальчика, но помню походку. Он шел маленькими шажками, словно все вокруг его удивляло и пугало. Как будто он отвык находиться под открытым небом. После освобождения я и сам первое время ходил так же.
– Но не когда сбежал.
– Я помню только фары сбившей меня машины.
Коломба на несколько мгновений задумалась.
– Значит, мальчика держали в заточении приблизительно столько же, сколько и тебя.
– Мне показывали десятки фотографий, но опознать его мне так и не удалось. Тогда еще не было интернета, где можно было бы публиковать объявления о пропавших, а у прокуратуры не было единой базы данных. Вполне вероятно, многие заявления о пропаже затерялись. Какое-то время я пытался установить его личность, но потом сдался.
– Ну, это скорее наша вина, чем твоя, – признала Коломба, поглядывая на часы. Десять. Она уже изрядно проголодалась.
– Теперь ты знаешь все, что только можно знать, – сказал Данте.
– Ошибаешься. Я знаю только твою версию. Есть еще расследования и допросы, проведенные моими сослуживцами и судьями. Я их проглядела, но надо будет почитать внимательней.
– Я уже все прочел. Знаешь, что бросилось мне в глаза? – Данте встал и подошел к пластиковой доске, которую они повесили на стену. Доска уже была сплошь покрыта стикерами. Сняв один из них, он написал на нем борд-маркером: «НОЛЬ». – Все найденные ими улики указывали в одном направлении. Единственный похититель, а именно Бодини, никаких незнакомцев, никаких других мальчиков.
– Неужели за все время твоего заточения ферму ни разу не проверяли какие-нибудь власти? Не было ни санинспекций, ни проверок пожарной безопасности?..
– Были, и не раз, и инспекторов всегда встречал Бодини. Никому и в голову не приходило обыскивать башни, даже когда стало известно, что меня похитили. Единственные показания, не совпадающие с остальными, принадлежат типу, который жил в километре от фермы Бодини. По его словам, он частенько видел фары какой-то машины, останавливавшейся неподалеку от дома Бодини, но он всегда думал, что это просто влюбленные парочки, приезжающие пообжиматься.
– Может, так оно и было.
– Если ты в это веришь, мы даром теряем время.
– Данте, я же сказала. Я пытаюсь найти хоть одно доказательство, что между тобой и сыном Мауджери есть связь.
– Свисток.
– Кроме свистка. Мы это уже обсуждали. – Коломба открыла одну из папок, за чтением которой уснула накануне. Помимо прочего в ней был список, в некоторых случаях с детальным описанием, всех опрошенных после побега Данте или по тем или иным причинам подозреваемых в его похищении. – При поисках сообщника Бодини было опрошено тридцать человек.
– Твои коллеги вытянули из шляпы парочку растлителей и обыкновенных уголовников, но не нашли против них никаких улик.
– И что ты обо всем этом думаешь?
– Все они ни при чем. Отец держал меня в заточении на протяжении одиннадцати лет. Я видел его не реже чем раз в три дня. Все они за эти годы успели либо отсидеть срок, либо попасть в больницу, так что не могли бы навещать меня постоянно.
– И ты уверен, что Отец и Бодини не сменяли друг друга?
– Я был уверен в этом тогда и еще больше уверен сейчас. К тому же подозреваемые, которых мне показывали, не подходили по телосложению. Он старался изменять голос, говорил полушепотом, но телосложение не скроешь. Ты уже немного меня знаешь… Думаешь, мужчина и мальчик мне приснились?
– Не хочу тебе врать, Данте. Я не знаю.
Данте растянулся на полу.
– Если придется выбирать между добротой и честностью, всегда выбирай честность. Жалость мне не нужна.
– Хорошо, потому что многие считают, что я на нее не способна. Какие еще общие черты приходят тебе на ум?
