В последнюю неделю он снова перестал молиться и знал, что на сей раз это навсегда. Если когда-то на него и были обращены очи Господни, то теперь Всевышний, конечно, отвернул от него свой взор, разгневавшись на его глупость и заблуждения. Ровере жил лишь надеждой, что ему удастся хотя бы частично все исправить. Но чтобы искупить вину, он должен еще глубже опуститься в пропасть.
Он непрестанно задавался единственным вопросом: «Какова кара за предательство, за ложь, за обман?»
Ответ был неизменным: он должен отказаться от всего. В конце концов он за все заплатит. Но Ровере ни о чем не жалел, пусть даже извлеченные им фрагменты истины лишь приумножили груз на его сердце.
Остановившись на пороге, он закурил сигарету. Проникающий сквозь матовые стекла с цветочным узором свет отбрасывал на фасад соседнего здания его темную тень. Ровере изумленно затаил дыхание. Он вдруг показался себе бесплотным, бестелесным. Он принимал пищу только для того, чтобы не валиться с ног, и тщетно пытался разобраться с текущими делами. Эту войну он проигрывал. Он превратился в лицедея, который играет самого себя, пытаясь заполнить оставшееся от него же пустое место.
«Чем ты готов пожертвовать?»
Поначалу сомнение было ничтожно мало. Он мог удерживать его на задворках разума, полного боли за Елену. Сомнение прокрадывалось в затаенные уголки сознания и тихонько шевелилось у него внутри, но он мог не придавать ему значения – или хотя бы притвориться, что не придает. Но стоило боли утраты самую малость притупиться, как червь сделался сильнее, начал обвивать и глодать его нутро. Когда он стал его неразлучным спутником? Должно быть, после того, как он навестил Коломбу в парижской больнице и увидел печать смерти на ее лице. Тогда он впервые почувствовал, что, возможно, у его сомнений есть основания и что ему не обрести душевного спокойствия, пока он не выяснит правду. И что же он нашел за дымом и зеркалами, за ширмами и игрой вееров? Только поглотившую его пропасть.
«Чем ты готов пожертвовать?»
«Разве мне есть что терять? Я обнажен до костей».
В последний раз затянувшись, он открыл дверь. Протянувшиеся из тьмы руки тотчас же схватили его и бросили об стену. Ровере не привык к насилию. Карьера штабного начальника всегда уберегала его от уличных беспорядков, опасных арестов, пинков и кулаков. Но он все-таки сделал слабую попытку попасть локтем в лицо находившемуся сзади нападающему. Мысленно он проклинал собственную глупость. Он должен был знать, что однажды это случится, что рано или поздно чудовище, скрывающееся под именем Отца, поймет, насколько он опасен. Нападающий болезненной хваткой схватил его за локоть и снова с силой ударил о бетон.
– Стоять, мать вашу! – произнес женский голос.
Ровере немедленно перестал сопротивляться.
– Коломба! – воскликнул он.
Это действительно была она. Коломба была разъярена и измотана. Всю дорогу из Фано она вжимала педаль газа в пол вопреки жалобам Данте, который кричал, пока не выбился из сил. Его даже несколько раз стошнило в окно. С каждым километром этой кошмарной поездки ее гнев только нарастал, пока не превратился в жажду крови. Никогда еще ее так не использовали, не предавали.
– Еще раз повысите голос – и я вам зубы выбью! Руки к стене! – прорычала она.
– Коломба, я не понимаю, что происходит, – уже спокойнее произнес Ровере.
Коломба ударила шефа под левое колено, чтобы заставить его раздвинуть ноги.
– К стене! Не двигайтесь. – Она начала его обыскивать.
– Ты же знаешь, я не вооружен.
– Я думала, что многое знаю.
Краем глаза Ровере увидел, как в дом заходит Данте. Он казался еще бледнее обычного, но, возможно, дело было в падающем с лестничной площадки свете. Данте остался стоять в дверях, как будто в доме таилась какая-то неведомая опасность.
– Господин Торре, может, хотя бы вы изволите объяснить мне…
Коломба словно с цепи сорвалась. Схватив Ровере за ворот плаща, она начала яростно его трясти, раз за разом ударяя грудью об стену.
– Хватит! Хватит лжи и отговорок! Скажите наконец правду, черт вас возьми!
– Вы знали об Отце. Знали с самого начала, – сказал Данте.
Ровере вздохнул. Он одновременно гордился Коломбой, которой покровительствовал, и был напуган ее реакцией.
– Нет, я не знал!
– Черт, я сказала – хватит! – закричала Коломба.
– Я говорю правду. Я всего лишь… – он запнулся, – боялся. Подозревал. Считал, что попросту сошел с ума, раз мне приходят подобные мысли.
– И решили использовать нас, чтобы развеять сомнения, – сказала Коломба. Она из последних сил старалась держать себя в руках, но чувствовала, что вот-вот взорвется.
– Как вы поняли? – спросил Ровере.
– Я пытался разобраться, – сказал Данте. – Разобраться в том, как вышло, что я стал заниматься расследованием. И если это не было чистым совпадением, значит вы вовлекли меня в дело с помощью КоКи и намеренно умолчали о многом из того, что вам было известно. – Данте помолчал. У него было немало причин, чтобы чувствовать себя полным идиотом. – Но я не понимал, как такое возможно. Вы вызвали КоКу сразу после обнаружения трупа в Пратони. Как вы могли так быстро обо всем догадаться? Неужели вы были сообщником Отца? Будь это так, все сошло бы шито-крыто. Вы знали жертву? Исключено. Вы не узнали бы в похищении почерк Отца, если бы не были единственным, кто осведомлен о некой детали, которая для остальных не имела ни малейшего значения. А потом я понял: ботинки. Отец оставляет ботинки своих жертв на виду. Это послание. Я прав?
– Да.
– Вы знаете, что оно означает?
– Нет.
– Но вы знали о нем еще до того, как приехали в Пратони. Вы общались с семьей Палладино? – спросил Данте.
– Да, – признал Ровере. Он словно говорил с самим собой.
Коломба в полном изнеможении отпустила его и сделала шаг назад. Все. Это. Правда.
Почувствовав, что его больше не держат, Ровере повернулся и расправил пиджак:
– Мне жаль, Коломба. Я собирался тебе рассказать, только ждал подходящего момента.
Коломба молчала. Ей было так противно, что она не могла даже взглянуть на шефа.
– Как вы вышли на Палладино? – снова спросил Данте.
– Этого я не могу вам рассказать. Пока не могу. Скажу лишь, что вместе вам удалось совершить настоящее чудо.
– Чудо… – будто в трансе, повторила Коломба.
– Это важнейшее расследование в твоей жизни, Коломба. Ты единственная, на кого я мог положиться, – сказал Ровере, надеясь, что его слова звучат убедительно. – А он… – Ровере показал на Данте. – Он единственный, кто мог задать тебе правильное направление.
– Вам повезло, что я ненавижу насилие. И что у меня конфисковали кастет, – сказал Данте.
