То немногое, что он знал от Коломбы о Ровере и его предыдущих расследованиях, никоим образом не связывало его с Отцом. И потом, он производил впечатление основательного, рассудительного полицейского, который взвешивал каждый свой шаг и на службе, и в личной жизни. Начальник спецподразделения уж точно не был столь безрассуден, чтобы совать нос в чужое расследование забавы ради.
Данте надеялся, что на его вопросы хотя бы частично ответит содержимое флешки, которая вскоре окажется в ловких руках Сантьяго. Но ему не терпелось узнать все как можно скорее, и обратиться он мог только к одному человеку. Дождавшись, пока какой-то марокканец закончит ворковать с далекой невестой, он сделал еще один звонок. На этот раз он позвонил женщине, которая много лет разыскивала сестру, чьи останки Данте в конце концов нашел под полом в доме ее свекра. Женщина до сих пор была ему благодарна. По стечению обстоятельств она как раз работала в больнице, где лежала Коломба. Женщина назвала ему номер палаты, правда сейчас была не ее смена. Данте попросил ее описать план отделения и понял, что справится и без посторонней помощи. Его неугомонный мозг буквально кипел, так что ему и в голову не пришло дожидаться утра. Он вызвал такси и, опустив все окна, доехал до больницы. Попросив высадить его в нескольких метрах от здания, он перелез через забор и оказался в саду. Он на ходу считал окна третьего этажа. В голове вертелся план больницы: стоило закрыть глаза – и перед ним появлялась ее трехмерная модель. Данте остановился под сенью кипариса. Палата находилась на третьем этаже – прямо над ним. Он взобрался на дерево, как по лестнице. Лазил он всегда довольно ловко. Хотя у него была всего одна здоровая рука, по ветвям он карабкался не хуже обезьяны. К тому же его худощавое телосложение облегчало задачу. Одна из верхних ветвей была достаточно толстой, чтобы выдержать его вес, и находилась как раз на уровне окна. Оседлав ветку, Данте понял, что до карниза ему не допрыгнуть. Зато теперь он видел освещенную тусклым ночником койку Коломбы и ее лицо среди подушек.
Обдумывая, не стоит ли слезть и бросить камешек в ее окно, он заметил, что в палате кто-то движется. Силуэт незнакомца едва угадывался на границе отбрасываемой уличным фонарем полосы света, но Данте сразу понял, что тот задумал недоброе. На мужчине был больничный халат, но держался он совсем не так, как врачи и санитары. Тем, кто привык иметь дело с чужими страданиями, обычно свойственны скупые, почти резкие движения. Кем бы ни был этот тип, он нервничал, словно знал, что не имеет права находиться в палате.
Мужчина шагнул к постели – теперь Данте видел его руки. Он сжимал у горла ворот халата. Универсальный жест тревоги и самозащиты. Незнакомец двигался крадучись, как будто готовился приступить к выполнению сложной и опасной задачи. Нельзя просто ждать у моря погоды. Надо поднять тревогу, разбудить Коломбу, а если потребуется, поднять на ноги всю больницу! Но не успел Данте на что-то решиться, как из темноты среди деревьев донесся шепот, обжегший его, подобно кнуту. Данте немедленно затрясло. Этот шепот будил в нем самые страшные, самые непреодолимые кошмары, рвущие нутро и леденящие кровь.
Он вцепился в ветку, словно какая-то сила арканом тянула его к земле.
«Не смотри, – приказал он себе. – Не смотри вниз».
Но шепот впивался в кровь, подавляя волю. Данте медленно опустил глаза к пролегшей между двумя фонарями полосе тьмы, откуда доносился голос. К стене больницы прислонился человек. Руки его были расслабленно опущены. В темноте мерцали почти белые, словно пустые, глазницы. Эти глаза Данте видел всего однажды, но так и не смог забыть.
Мужчина велел ему спуститься. Сказал, что он глупая Скотина и должен понести наказание.
Это был Отец.
6
В палате Коломбы мужчина в халате сделал еще шаг к койке, проклиная себя за то, что собирается сотворить. Не то чтобы его мучила совесть, просто он думал, что дни крови и риска для него давно остались позади. Но Немцу не отказывал никто – особенно когда тот глядел на тебя оценивающе, будто собираясь перерезать тебе глотку. Он совершил огромную ошибку. Надо было отключить телефон сразу же, как из трубки донесся незабываемый голос из далекого прошлого.
Но откуда ему было знать, что Немец до сих пор не покончил с их старыми делишками? По правде говоря, он не сомневался, что тот давно сыграл в ящик. Однако вопреки седине и морщинистой шее, это был все тот же опасный сукин сын. Самый опасный из всех.
Немец… Человек в халате раз за разом мысленно повторял это слово, пытаясь еще немного потянуть время. Настоящего имени Немца он никогда не знал. «Никаких имен. Никаких записок. Никакой болтовни». Эти правила Немец установил еще в их золотые денечки, хотя к самому нему они не применялись. Уж он-то всегда знал все и обо всех.
Мужчина вытер взмокший лоб рукавом. Он уже в который раз подумывал послать все к чертям и уйти. Но даже если ему удастся сбежать и на какое-то время сбросить Немца с хвоста, он знал, что ждет его потом: голод. Ни тебе ежемесячного чека, ни прикрытой задницы. Он столько лет плевал в потолок, что снова искать работу ему не улыбалось. Совсем не улыбалось. Лучше уж по-быстрому выполнить приказ Немца и вернуться к легкой жизни.
Человек в халате сделал еще один шаг к Коломбе. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он отлично ее видел: девушка дышала тихо, но с присвистом, как будто у нее заложен нос.
«Интересно, чем она ухитрилась так насолить Немцу», – подумал он. Самого Немца он об этом не спросил. Не спросил даже о том, почему она должна умереть.
Резиновые перчатки притупляли чувствительность, и мужчине пришлось изрядно покопаться в кармане, прежде чем он нащупал шприц. Пятисантиметровый шприц заканчивался толстой ветеринарной иглой. Такая игла прочнее обычных и вряд ли сломается в самый неподходящий момент. Немец приказал ему воткнуть шприц в трубку капельницы, чтобы не оставлять следов на теле. Работенка не бей лежачего, Немец и сам бы с ней запросто справился. Вот только женщина знала его в лицо и перепугалась бы, увидев в своей палате. В таких делах не обойтись без тишины и анонимности.
Мужчина вошел в больницу, притворившись, будто навещает родственника, закрылся в туалете бара на нижнем этаже и дождался наступления ночи. Ему было известно и то, что туалеты убирают только по утрам, и то, что в нужном ему отделении всего две ночные сиделки, а единственный врач дежурит в приемном покое. Дождавшись полуночи, он надел белый халат и поднялся по лестнице. Мужчина придерживался заранее намеченного маршрута и прятался, завидев кого-то из медперсонала. Проникнуть в больницу оказалось нетрудно, а выйти будет и того проще. Ну а если кто-то все-таки его заметит… Что ж, сцапать себя он не позволит. Это не предусмотрено инструкцией.
Мужчина в халате вгляделся в лицо Коломбы, удостоверился, что та не проснулась, и потянулся через койку к трубке капельницы, стоящей с противоположной стороны постели.
В этот момент за его спиной раздался звон разбитого стекла. Его сердце подскочило к горлу. Он резко обернулся и увидел, что кто-то разбил окно палаты, бросив в него ботинок, который теперь медленно вертелся на полу.
