– Кто ему позвонит? – вырвал его из раздумий вопрос Коломбы.
– Он скорее станет слушать женщину, чем мужчину, – сказал Данте. – Особенно если у этой женщины красивый голос.
– Так у меня красивый голос?
– Только когда ты не говоришь приказным тоном.
– Зато ты лучше умеешь врать. Звони ты.
– Есть советы и напутствия?
– Не спугни его. И найди предлог для встречи.
– О’кей.
Данте набрал на мобильнике Ванды номер Ноггини и включил громкую связь.
– Тухлоногий? – дождавшись, пока мужчина снимет трубку, спросил он.
Коломба подпрыгнула: она никак не ожидала, что Данте попрет напролом.
Ноггини на секунду заколебался.
– Да. Кто это? – осторожно спросил он.
– Меня зовут Данте Пинна. Я сын Фабрицио Пинны.
Коломба снова вздрогнула и попыталась выхватить у Данте телефон, но тот отдернул руку и повернулся к ней спиной.
– О! Жаль, что так вышло с вашим папой. Мои соболезнования. Как я могу…
– Я бы хотел встретиться, – перебил Данте. – Мне срочно нужно с вами поговорить. Могу я заскочить к вам домой через десять минут? Я с подругой.
– Простите, но я сейчас ужинаю с семьей. Я не могу…
– Будет лучше, если вы освободитесь.
– Это почему же?
– Иначе я позвоню в полицию, и тогда вам придется объяснить, почему вы не сообщили, что мой отец связывался с вами перед самоубийством.
Коломба закрыла глаза. Секунд десять Ноггини молча дышал в трубку.
– Так вы просто хотите меня увидеть? – наконец спросил он.
Данте победно вскинул кулак:
– И поговорить. Скажем, это займет около часа вашего времени. Так я заеду?
– Нет, я сам к вам подъеду. Скажите куда.
– Ко входу в баптистерий. Это всего в двадцати метрах от вашего дома. Я на пикапе.
– Хорошо. До скорого.
Данте с триумфальной ухмылкой повесил трубку и закурил сигарету, чтобы отпраздновать успех.
Коломба опустила стекло: теперь, когда ей наконец удалось принять душ, ее снова начал раздражать запах дыма.
– Как ты узнал, что Пинна с ним связывался?
– Если ты не слышал о человеке четверть века, то не отреагируешь с такой готовностью, когда тебе назовут его имя. Он же явно вспоминал Пинну, и, судя по его тону, с немалой тревогой. Значит, Ноггини общался с ним перед тем, как Отец его повесил, и боялся, что рано или поздно с него за это спросят.
– Он мог прочитать о нем в газете.
– Он и на кличку свою слишком быстро отозвался. Тут я пошел ва-банк, но, если бы он не вспомнил собственное прозвище, можно было бы не терять на него время.
Данте показал ей на переходящего улицу мужчину лет сорока пяти в стеганой твидовой куртке. В Кремоне было гораздо холоднее, чем в Риме, особенно по вечерам, когда воздух становился сырым и промозглым.
– Ты знаешь его в лицо? – спросила Коломба.
– Нет, но ты только взгляни на его обувь. Такие перфорированные ботинки носят больные гипергидрозом. Неспроста его звали Тухлоногим.
Мужчина направился к пикапу, и Коломба поняла, что Данте попал в яблочко. Она вышла из машины и протянула ему руку.
– Господин Ноггини? Приятно познакомиться. Садитесь, пожалуйста, – сказала она и открыла перед ним заднюю дверцу.
– Может быть, лучше посидим в баре? – спросил он, указывая на кафе-мороженое на углу. – Там почти пусто.
– Здесь нам будет удобнее. Прошу.
Ноггини пожал плечами и сел в машину. Коломба расположилась рядом с ним. Данте остался впереди, но развернулся на сиденье, чтобы иметь возможность поучаствовать в разговоре.
– Вы, должно быть, Пинна, – сказал мужчина.
– Вы на удивление проницательны. Но все, что нужно, вы можете обсудить с моей подругой, – отозвался Данте.
– Клянусь, я понятия не имею, что происходит.
Данте ухмыльнулся:
– Это называется беседа.
– Господин Ноггини, почему Пинна с вами связался? – спросила Коломба.
Ноггини повернулся к ней:
– Если позволите говорить откровенно, у него было неладно с головой.
– Продолжайте, – подбодрила его Коломба.
– Фабрицио помешался на радиации. Утверждал, будто заболел раком из-за военной службы. Просил, чтоб я связался с нашими бывшими сослуживцами из Аннони и узнал, кто еще заболел. Но к тому времени я давно потерял их из виду. Впрочем, как и его самого. Когда он позвонил, я порядком удивился. – Он помолчал. – Стоит ли говорить, как я был удивлен, когда прочитал в газетах, что он отсидел в тюрьме и водил дружбу со взорвавшим парижский ресторан террористом.
– Белломо.
Ноггини кивнул:
– Да. Когда-то мы с Фабрицио были те еще дебоширы. Все мы были немного бешеными, иначе нас бы не отправили в Аннони. Но потом я изменился. Остепенился, завел семью. А он так и остался прежним.
– Это точно, – сказала Коломба, взглянув на Данте.
Тот незаметно кивнул: Ноггини говорил правду.
– Что еще он вам сказал? – настойчиво спросила Коломба.
– Спрашивал, помню ли я один давний ночной наряд. Он был уверен, что именно там и заразился.
– И вы его помнили, – утвердительно произнес Данте.
Ноггини снова кивнул:
– Да. Это было одно из тех странных армейских поручений, которые запоминаются на всю жизнь. Но домыслы про радиацию – просто чепуха. Я сотрудник муниципальной администрации и занимаюсь общественными зелеными насаждениями. Никакой утечки радиации в Каорсо никогда не было. Радиоактивные отходы представляют опасность несколько миллионов лет, но сейчас все они утилизируются во Франции. Также есть само ядро, которое…
– Расскажите об этом наряде, – перебила Коломба.
– Простите, но вы, случайно, не из полиции? – спросил Ноггини. – У меня складывается впечатление, что вы меня допрашиваете.
– Я тоже похож на полицейского? – спросил Данте.
– Нет, вы не похожи.
– Ну слава богу.
Мужчина улыбнулся:
– Так вот. Точной даты не помню, но было это в декабре, перед рождественскими праздниками. Сержант поднимает всех с коек и отправляет нас шестерых в ночной наряд. Нас грузят в фургон и увозят за несколько километров от казармы. Несусветная глушь, холод собачий. Там находится армейский склад, и нам приказывают избавиться от всего, что хранится внутри.
– И что же там хранилось?
