– Господин Курчо! – Он поднялся и пожал ему руку. – Похоже, ваш первый день на службе все никак не подойдет к концу.
– Не представляю, что будет завтра.
– У вас какие-то проблемы? – спросил Сантини.
– Всего лишь хотел занести вам отчет карабинеров из Модены, – сказал Курчо, протянув ему бумаги. – Там видели Каселли и Торре.
– Спасибо. Не стоило вам беспокоиться. – Удивление Сантини сменилось настороженностью. Он понимал, что это не настоящая причина визита.
– Захотелось размять ноги, – сказал Курчо.
Сантини пробежал глазами отчет:
– Это подтверждает наши догадки. Торре помогает Каселли. Модена находится по дороге в Кремону, где проживает семья Торре.
Не проявляя никакого интереса к словам Сантини, Курчо сел и принялся рассеянно поигрывать ручкой.
– Могу я вам чем-то помочь? – спросил Сантини.
Курчо улыбнулся.
– Как вам понравился Неаполь? – как бы из праздного любопытства спросил он.
Застигнутый врасплох, Сантини в свою очередь снова сел за стол.
– Простите?
– Как вам понравился Неаполь? Ведь вы же там служили?
– В Скампии шли разборки мафиози. Настоящая бойня.
– Пару лет назад мне довелось поработать с одним судьей из вашей команды. – Он назвал имя судьи, и Сантини понимающе кивнул. – Так вот, он отзывался о вас с большим уважением. Говорил, что вы отлично сработали.
– Приятно слышать… – Сантини скривился. – Господин Курчо, что вы хотите мне сказать?
Начальник спецподразделения улыбнулся:
– У нас с вами есть кое-что общее. Во-первых, оба мы носим усы, хотя мои, разумеется, красивей. Во-вторых, мы оба отличные полицейские.
– Я стараюсь, как могу.
– Правда?
Сантини раздраженно развел руками:
– Могу я спросить, на что вы намекаете?
– Думаю, вы и сами знаете.
– Не я возглавляю следствие по делу Каселли, – сказал Сантини. – Я лишь выполняю приказы магистрата.
– Вы пляшете под чужую дудку, – впервые посуровев, сказал Курчо. – Вот только дудочник заведет вас в тупик. Госпожа Каселли невиновна.
– И вам хватило одного дня, чтобы это понять?
– Каселли работала под началом господина Ровере. Она вмешалась в расследование в Пратони не по собственной прихоти. И если Ровере дал ей подобное поручение, а она его приняла, значит они друг другу доверяли.
– Возможно. Также возможно, что, выполняя это поручение, она попросту сошла с ума.
– Или же их вмешательство пришлось кому-то не по нраву. Поэтому и погиб Ровере.
– Скажите это Де Анджелису, – отчетливо проговорил Сантини.
– Я говорю это вам. Потому что вы мой коллега. И я знаю, что вы мне верите, несмотря на все ваше уважение к Де Анджелису и личную неприязнь к госпоже Каселли.
Сантини стоило большого труда не потерять самообладания.
– Благодарю за ценные указания, – сквозь зубы процедил он. – Я их обязательно обдумаю. Могу я еще чем-то быть вам полезен?
Курчо поднялся:
– Нет, ничем. Спасибо за беседу. Подумайте. Мне не хотелось бы видеть, как это дело утянет вас на дно. Способных коллег нечасто встретишь. К тому же усатых.
Он вышел из кабинета. Сантини несколько секунд смотрел на дверь, а потом разломил ручку, с которой играл Курчо, напополам и швырнул ее в мусорное ведро.
– Да пошел ты на хрен! – тихо сказал он. Но впервые с начала всей этой истории у него возникло неприятное предчувствие, взбирающееся по позвоночнику ледяной сороконожкой. Он встряхнулся и занялся подготовкой поездки в Кремону.
19
Коломба проснулась на рассвете. Она давно отвыкла спать рядом с другим человеком и, хотя Данте свернулся клубком на узком диванчике у окна, всю ночь ощущала его присутствие и спала лишь урывками. Ей снился Отец, парижский взрыв, сослуживцы, берущие ее под арест, снова Отец и силосная башня. В восемь утра ей надоело вертеться, и она встала. Данте спал, приоткрыв рот и тихонько похрапывая. Он лежал лицом к пропускающему свет окну с поднятыми рольставнями. Из соображений скромности он облачился в спортивный костюм покойного мужа Ванды, которой был ему одновременно короток и слишком широк.
Коломба переоделась в ванной, а выйдя на кухню, нашла на столе записку от Ванды. Та предупреждала, что вернется к обеду: они с Валле уехали за покупками по просьбе Данте, который накануне вечером, по возвращении из поездки в карьер, составил список необходимых приобретений. Коломба понятия не имела, каким образом он убедил их снова им помочь, но ему это удалось.
Позавтракала она в полном одиночестве. Перекусив черствыми сухариками с медом и выпив целый кувшин кофе, она принялась, как львица в клетке, мерить нервными шагами дом. В жилище Ванды обнаружилось едва ли не полное собрание книг из серии «Избранные романы „Ридерс дайджест“ и несметные скопища всевозможных безделушек и резных статуэток, большинство из которых изображало диких животных. Коломба подумала, что они, должно быть, остались ей в наследство от мужа-охотника или были подарены Валле. Кругом виднелись следы его присутствия: мужские очки, пара шлепанцев, достаточно большой, чтобы вместить его телеса, домашний халат и собирающая пыль стопка выпусков экономической газеты не слишком органично сочетались с сокращенными изданиями знаменитых романов.
Наконец из гостевой спальни появился бледный как полотно Данте, до сих пор щеголяющий в своем нелепом спортивном костюме. Вид у него был такой, словно он не проснулся после безмятежного сна, а восстал из могилы.
– Я так больше не могу, – сказал он. – Есть в этом доме кофе?
– Да. Но не такой, какой ты любишь, – с натянутой улыбкой сказала Коломба.
– Не важно. Я готов пойти на жертвы. В тюрьме будет даже хуже, а меня уже ломает похлеще, чем наркомана…
– Я сделаю тебе кофе, а ты пока иди умываться, – сказала Коломба и вскочила.
Данте озадаченно посмотрел на нее:
– Все нормально?
– Просто надоело сидеть без дела.
– Ты нервничаешь.
– Конечно нервничаю. А ты нет?
– Нет, у Ванды есть куча ксанакса. Или, лучше сказать, была.
Пока Данте сидел за поздним завтраком, во дворе послышался шум грузовика. Подав Данте знак молчать, Коломба опасливо выглянула из-за штор. Возле дома остановился бортовой грузовик, на платформе которого была установлена огромная электрическая лебедка, каких не встретишь даже на тягачах. Трос, в свою очередь, был тоньше и заканчивался двумя крюками, крепившимися к прочным с виду цепям.
– Все в порядке? – спросил Данте, застывший, не успев поднести ко рту печенье.
