Это точно. Валдаев уже вполне был подготовлен для тяжелой депрессии. А следом за этим и для дурдома…
— Вино опять от коллеги из Франции? — спросила Элла, когда они устроились на кухне у профессора. На этот раз стол был украшен жареной, отлично приготовленной телятиной.
— Нет. На сей раз из магазина напротив, — Ротшаль разлил вино по бокалам.
— Давай выпьем, чтобы Валера избавился от всех своих проблем, — предложила Элла.
— Совсем проблем не имеют только покойники. За мужчину пьют, чтобы он преодолел трудности, — сказал Ротшаль.
Тонкий звон бокалов. Несколько глотков неплохого вина.
— А теперь рассказывайте, — велел профессор.
И Валдаев опять рассказал все.
Ротшаль умел слушать. Он задавал вопросы. Подбадривал, когда рассказчик затихал. Делал перерыв, когда видел, что Валдаев слишком волнуется.
— Что скажешь? — спросила Элла, когда Валдаев закончил рассказ.
— А что ты от меня ждешь? Я не знаю… Если бы милиция имела какие-то улики, думаю, никто бы вас не выпустил… Что касается убийства вашей знакомой. Ну что ж, нравы падают. Сейчас обществом правит его величество ПСИХОЗ. Он овладевает слабыми душами, и тогда рука тянется к ножу. Прекрасные, добросердечные люди вдруг обнаруживают, что в глубине души они хищники.
Профессор внимательно посмотрел на Валдаева. И тот съежился от этого взгляда. Потому что ощутил в нем недоверие. И настороженность. Взор был изучающ.
— Вы что, не верите мне? — спросил Валдаев, голос вдруг сразу стал каким-то сиплым.
— Вера — не научное понятие… Но я хочу вам верить…
— Ну а что дальше?
— Чего беспокоиться? Время расставит все по местам. Излишнее беспокойство открывает двери врагу. Оно впускает Психоз. Точнее, выпускает его из глубин человеческого сознания.
— Я только и слышу об этих чертовых глубинах!
— Не надо нервничать, Валерий.
«Не надо нервничать, мой друг, –
Врач стал еще любезней. –
Почти у всех людей вокруг
История болезни».
Выплыли не к месту из памяти Валдаева слова песни Высоцкого.
— Злиться на превратности судьбы, — продолжил Ротшаль, — все равно, что ненавидеть торнадо или землетрясение. Есть данность, которую надо принимать твердо и честно.
— Я слышал нечто подобное от Эллы.
— Она способная ученица…
Профессор разлил вино.
— Валерий Васильевич, если я смогу, то помогу вам всем. Мои возможности ограниченны. Я могу навести кое-какие справки.
— Нет, спасибо. Не надо…
— Почему же. Меня это не затруднит.
— Но…
— Не стоит беспокоиться, — Ротшаль поднял бокал. — За твердость духа, которая позволяет нам оставаться людьми.
В груди Валдаева начало закипать раздражение. Его опять кормили бесплатными советами… Ну а, собственно, что ему нужно-то? Выплакаться? Чтобы его успокоили? Чтобы сказали — ничего, все обойдется? Он знал за собой слабость — лезть ко всем знакомым и даже полузнакомым людям со своими неурядицами в надежде, что его станут успокаивать, в крайнем случае можно с комфортом падать дальше в пучину депрессии, если его не успокоят. Эта старая забава — игра с собственными чувствами, когда умом понимаешь, откуда что идет, но поделать ничего не можешь… Да, если Элла с ролью успокоительного средства справлялась, то с ее дядей дела обстояли куда хуже. Он своими словами только усиливал тревогу.
Неожиданно в Валдаеве вспыхнула молнией неприязнь к этому человеку. Но ему тут же стало стыдно.
Валдаев пригубил вино. Вдруг внутри он начал наполняться каким-то дискомфортом. Он бросил взгляд на висящие над компьютером большие, мерно тикающие часы. Их затейливая медная секундная стрелка нервно вздрагивала, перелетая от одного деления к другому. Эта стрелка приковывала взор. В ней было что-то важное.
Он ощутил, что голова его на миг куда-то поехала.
— Что случилось? — с тревогой тронула его за плечо Элла.
— Ничего. Все в порядке, — Валдаев стиснул зубы.
Да, пора лечиться. Он опять взглянул на часы и вздрогнул. Секундная стрелка продолжала свой ход. И она показывала — куда-то вновь пропало секунд пятнадцать его времени…
* * *
Уже стемнело. На улице было не холодно, но как-то промозгло и туманно. Да еще нервы. В общем, Валдаева начала бить мелкая дрожь, и Элла почувствовала это.
Она подняла руку и остановила надвигавшуюся из темноты пушисто светящимися фарами автомашину. Водитель, несмотря на туман, увидел клиента.
— Куда везти? — деловито осведомился он.
— Ко мне? — держась за дверцу, она обернулась к Валдаеву, стоявшему на мокром от недавнего дождя тротуаре, в котором туманно отражался свет фонарей.
— К тебе, — кивнул он.
Элла назвала адрес, договорилась о сумме. И белая «Волга» с пассажирами тронулась с места.
Когда они уже сидели в квартире, Валдаев ощущал, что дрожь не проходит.
— Заболеваешь? — сочувственно спросила Элла.
— Нет, это пройдет.
— Давай в ванную.
В ванной он стоял под тугими горячими струями и чувствовал, как отогревается внутри. А яркий свет стремился изгнать темные мысли, и это у него даже получалось.
Он докрасна растерся полотенцем. Надел длинный мужской халат и подумал о том, от кого он остался у Эллы.
— Ты там живой? — спросила Элла. — Тут уже очередь в ванную.
— Пожалуйста, — он вышел в показавшийся холодным после влажного тепла ванной комнаты коридорчик. Плюхнулся на кровать. Прикрыл глаза. Голова легко гудела. И казалось, что перед закрытыми глазами возникают какие-то иные таинственные пространства, которые вращаются друг в друге. От них веяло беспокойством.
— Подвинься, — прошептала Элла, пристраиваясь рядом с ним. — Девушка тепла хочет, — ее рука распахнула его халат на груди. И Валдаева охватило сладостное чувство.
— Я тебя люблю, — прохрипел он.
— Правда? — она усмехнулась с неожиданной злостью.
— Правда. Конечно, правда.
— Хорошо любить современным мужчинам. Любовь не накладывает никаких обязательств. Раньше надо было побеждать на турнирах и дуэлях. Завоевывать сердца. Платить жизнью.
— За одну ночь, как с Клеопатрой, — поддакнул Валдаев, вспоминая оброненные как-то Эллой слова о египетской царице.
— Вот именно. Сегодня же страсть ничего не стоит. Она дается даром. В крайнем случае создает трудности для кошелька. Разве это правильно?
— Все мы дети своего века.
