— Принес пару.
— А то я зае…лась их покупать. Бабки небольшие, но свои. Я теперь безработная девушка.
— Как?
— Ты, котик, удружил.
— Это почему?
— Той фотографии спасибо. Родители спиногрызов телегу нацарапали, уроды радиоактивные. Коллективное письмо.
— Там же только грудь была. Как они определили?
— По груди один козел и определил, — она распахнула халат, продемонстрировав свою аппетитную грудь, ткнула в татуировку. — Запомнил, рожа…
— А… У тебя с ним…
— Ну и че? Все равно заложил, зараза. Брякнул, что ведьма за детьми ухаживает… А, плевать хотелось. Бабки там смешные.
— И как ты теперь? — Валдаеву стало неудобно. Его всегда удручало, когда результатом его статей становились чьи-то неприятности.
— Сейчас устраиваюсь. На крутые бабки. Не имей сто рублей, а имей тысячу.
— Куда устраиваешься?
— В офис.
— И кем?
— Котик, много хочешь знать… Ладно, чего надо-то?
— Вот, — он выудил из «дипломата» пачку писем. — Это про тебя.
— Возмущаются?
— Еще как.
— Уроды.
Взор у нее был какой-то остекленевший.
— Ладно, спрашивай, — она плюхнулась на кушетку, так что халат открыл ее длинные ноги. Отшвырнула тапочек сорокового размера.
Валдаев вытащил диктофон и блокнот. Он никогда не полагался только на диктофон или авторучку. Диктофоны имеют обыкновение чудить в самые ответственные моменты, а авторучка бегает по бумаге порой непозволительно медленно.
Он с получаса терзал Наташу вопросами. Врала она не менее самозабвенно, чем раньше. Хотя, может, где-то говорила и правду.
— Ну ты меня уже затрахал вопросами, — она зевнула, потянулась так, что грудь вывалилась из выреза, бесстыдно притягивая глаза. — Травку хочешь? — кивнула она на пачку «Беломора».
— Марихуану?
— Ну не ромашку же.
— Нет, — с пугливой поспешностью воскликнул он.
— Ну и дурак, — она вдруг совершенно ясными глазами посмотрела на гостя, отыскала нужную сигарету и сунула себе в зубы. Пригнулась, зашарила ладонью по замусоренному полу. Нащупала желтую пластмассовую зажигалку. — Зайчик, забыла тебя предупредить в прошлый раз, — она замолчала, раскурила сигарету.
— О чем? — нетерпеливо спросил он.
— Ты плохо кончишь.
— Почему? — ему вдруг стало как-то прохладно от этих ее слов.
— Да так уж повелось. Все плохо кончают, кто пишет на эту тему.
— Что, убьют? — Он попытался вложить в эти слова заряд язвительности, но получилось это слабовато. Через тонкую оболочку насмешки слишком явственно проглядывал испуг, что не скрылось от собеседницы. Наташа улыбнулась понимающе.
— Зайчик, кому ты нужен?.. Просто на тебя ставят печать, — она плюнула на ладонь и шлепнула ею себя по голой коленке. — Вот так.
— Ты чего такое мелешь? — возмутился Валдаев.
— Сколько на Земле сапиенсов? Пять миллиардов на земле сапиенсов. Огромная вонючая куча. И ЕМУ не обязательно замечать каждую козявку. Но коли кто вторгся в ЕГО владения, то…
— То что?
— Попадаешь в его реестр… В реестр Князя Тьмы, — сигарета погасла, и Наташа снова начала раскуривать ее. — Дрянь, а не трава!
— И что с этим реестром?
— Судьба взбрыкивает, как бешеная кобыла.
— Как взбрыкивает?
— Начинаются вроде не связанные друг с другом происшествия. На тебя ополчается весь живой и неживой мир. Происходят странные события. Появляются странные люди. И все хотят тебе зла, хотя и сами не знают почему. И ты ощущаешь, что жопа твоя уже дымится. И что в душе разлад. Все рушится. И крыша едет…
— А у тебя? — воскликнул зло Валдаев. — Уж такие, как ты, должны быть в его реестре.
— Должны. Только я присягнула ЕМУ на верность. Так что меня не слопают за чаем.
— Вздор.
— Во-во. Все так говорят, — она улыбнулась — недобро, многообещающе, затянулась дымом марихуаны. — Ну чего, трахнемся все-таки? Заслужил.
— Нет, — выдавил он.
— Ну как хочешь, — она прикрыла глаза.
Когда он вышел из ее квартиры, то прислонился на лестничной площадке к холодной, исписанной матерными словами стене. Ноги подрагивали. И была унизительная слабость в коленках.
«Все наперекосяк. И крыша едет… О Господи…»
* * *
Возвращался домой он от Наташи, привычно попав в ритм общественного транспорта. Та же толкотня, те же люди… Но что-то изменилось. Слова сатанистки наполнили все вокруг тревогой и неясностью.
А потом…
Потом он проехал свою станцию.
Что особенного? Он мог задуматься и проехать свою станцию. Мог углубиться в газету и проехать свою станцию. Мог не суметь выбраться из толпы и проехать свою станцию. Но… Тут было нечто иное. Он просто выпал из времени на пять минут. Куда они делись? Наверное, никуда. Просто они стерлись из памяти.
Валдаев никогда не имел оснований гордиться хорошей памятью. Но чтобы вот так, внаглую, исчезли минуты. И без какого-либо урона для самочувствия. Он готов был поверить в мистику.
Придя домой, долго не мог сосредоточиться. Тараканами лезли в голову дурацкие мысли, а в сердце змеями вползали дурные чувства. И где-то внутри мутно плескалось беспокойство.
Заставил себя усесться за ноутбук он только в десятом часу. И работа натужно поползла вперед, как «Запорожец», зажатый в заторе.
Статья о сатанистке обошлась Валдаеву в половину ночи. Материал получился вполне читабельным. Конечно, главред чуть-чуть подувечит его. Есть такая неизлечимая болезнь — редакторский зуд, когда редактор считает нужным непременно что-то испортить и исковеркать в статье.
Утром он проснулся с тяжелой, чугуном груженной головой.
До одиннадцати часов пил кофе, в который отважился капнуть коньяку. А потом поплелся на работу.
— Ну и где тебя носит? — осведомился редактор, которого Валдаев оторвал от черкания материала Нонны.
— Статью творил, — зло отозвался Валдаев.
— И натворил?
— Ага, — Валдаев протянул главреду несколько листков с бледно отпечатанным на принтере текстом — картридж уже кончался, а новый купить было недосуг. Сомин взял статью привычным жестом — двумя пальцами, с плохо скрываемой брезгливостью, как берут грязное белье.
— Почитаем, — кивнул он, вытаскивая палаческий инструмент — свою любимую синюю капиллярную ручку. — Нет, ну кто так пишет, — ручка тут же проехалась по странице, оставляя на ней уродливую линию.
