— Спасибо, — Валдаев вышел из салона.
— Трешник на метро есть? Держи, — протянул прапорщик монеты. — Больше не падай, — махнул он рукой, и «уазик» тронулся с места.
«Живет больное все быстрей,
Все злей, все бесполезней.
И вся история страны –
История болезни», –
хрипел из динамика на ларьке голос Высоцкого.
Налетел ветер. Валдаев согнулся. Прочитал на круглом здании название станции. Он здесь ни разу не был. Знал только, что станция эта новая и дальняя. И находится у черта на рогах. Но это не страшно. Доберется.
Он побрел ко входу в метро, привычно впадая в жиденький человеческий поток.
Он передернул плечами. Перед глазами предстала картина — вагон останавливается около подземного храма. И там уже ждут молчаливые фигуры, строгие капюшоны которых скрывают ядерный заряд таящейся в них ненависти… Тьфу, эти фантазии.
А вообще, был Храм? Или все привиделось? Или у него чужая память?..
* * *
«Очередная жертва сердцееда», — гласила статья в «Мегаполисе».
Была и фотография. Человек с вырезанным сердцем. В нем с трудом можно было узнать Ротшаля.
«Профессор-генетик стал жертвой опытов», — сообщала статья в «МК».
Валдаев отбросил газеты. Потянулся за чашкой кофе, стоявшей на столике рядом с креслом. Отхлебнул глоток.
Последние несколько дней были суматошными. Когда он возвратился домой, его там ждали. Взяли под руки, отвезли в райотдел милиции. Вскоре там появился майор Кучер. Начал задавать вопросы: где был, что делал, как смылся из клиники? И куда дел дядю без вести пропавшей Эллы?
Валдаев отвечал последовательно — ничего не знаю, ничего не помню. Все психологические атаки майора были теперь для него трын-трава. После храма сатаны и пребывания там в качестве жертвы вообще все становится в жизни проще.
На удивление, терзали его не слишком долго. Отпустили.
Потом опять приволокли на допрос — к знакомой недружелюбной следовательше прокуратуры. Потом таскали к прокурору. Потом опять допрашивали.
— Кто его убил? — продемонстрировала следователь фотографию Ротшаля — ту самую, которую купили у прокуратуры проходимцы из «Мегаполис-экспресс».
— Я не знаю…
Валдаев ссылался на то, что почти ничего не помнит.
— Кто вас освободил из клиники?
— Не знаю. Меня увезли на «Скорой». Больше ничего не помню.
Он был уверен, что его опять засунут в камеру. Но этого не случилось. Его отпустили домой, как обычно, наказав не покидать Москву. Он и не собирался.
Во время хождений по милицейским и прокурорским кабинетам он по крупицам собирал информацию. И понял, что его больше не считают главным убийцей Москвы. Ротшаль исчез еще тогда, когда Валдаев был в больнице (неудивительно, ведь профессор и забирал его из больницы). А еще — заслуживающие доверия свидетели видели в городе Эллу, разговаривали с ней, откуда следовало, что она не убита. Заодно были добыты какие-то доказательства, что Валдаев не имеет отношения и к убийству Наташи.
В общем, с законом для Валдаева все складывалось относительно удачно. Милиция больше не имела к нему претензий, подозрительно быстро утратив интерес к его персоне. Но почему?
Ему казалось, что тут не обошлось без его врагов. Решив отпустить его, они позаботились и о том, чтобы подкинуть какие-то доказательства его невиновности. Понятно — им было невыгодно, чтобы милиция терзала его и дальше…
Валдаев не мог понять, почему его отпустили? Разве они не боялись, что он все выложит? Видимо, не боялись. Его рассказ, практически ничем не подтвержденный, вряд ли бы кто-то воспринял всерьез. Кроме того, не было никаких зацепок, даже если бы кто и поверил в него. Ротшаль мертв. Элла вряд ли когда появится в городе под своим именем. Что остается? Странное похищение из клиники? Ну и что. Мало ли что бывает в гигантском, полном странностей мегаполисе.
Кроме того, сектанты на самом деле хорошо изучили Валдаева. Они поняли — ничего он не скажет. Это будет тайна до последних дней его жизни, которой он не решится поделиться ни с кем.
Еще Валдаеву не давала покоя мысль, с чего вдруг эти исчадия ада проявили гуманность? Зачем им это было надо? Может быть, жертва, которую они принесли, была настолько значительна, что убивать вслед за ней еще одного человека было бы кощунством? Может быть, у них существуют какие-то правила на этот счет?
А не проснулось ли в новом Мастере — Элле — сострадание? Может быть, то время, которое они провели вместе, было для нее не просто днями загона зайца, а нечто большим? Валдаеву хотелось верить именно в это. Ведь в памяти осталась не только измазанная кровью Элла, стоящая у алтаря. А помнилась и та нежная, полная страсти женщина, которая была вот в этой постели. Та женщина, лучше которой у него не было и вряд ли будет.
Ну а что сам Валдаев?
Достигнув дна, понимаешь, что падать дальше некуда. Там, в подземном храме, у него появилось второе дыхание. Он собрал воедино распадающиеся части бытия. И с его глаз будто сорвали повязку. Он как бы очистился. Нельзя сказать, что произошло полное преображение, конечно, новую нервную систему, новую память нигде не возьмешь. Но страх отступил. Ослабел. Затаился где-то. И пришло ясное понимание, что есть в мире нечто главное. Есть свет, которого лишены те, кто копошится в подземельях…
Он допил кофе. Перевернул чашку вверх дном и поставил на блюдце. Попробовать, что ли, по разводам гущи прочитать судьбу? Нет, глупо. Все равно будет так, как будет.
Пора… Встал, оделся…
В церкви он поставил свечу перед иконой Спаса. Он специально не стал покупать самую большую свечу — ему показалось, что в этом жесте было что-то от желания всучить взятку.
От лика исходила неземная мудрость. Исходил тот свет, который изгоняет тьму из самых черных уголков.
И Валдаева охватило желание попытаться изменить все и измениться самому. Нести в себе часть этого света.
Он не знал, что будет делать. Как будет делать. Но знал, что порвет замкнутый круг собственной никчемности.
Надо просто начать отдавать, не думая, что получишь взамен. Начать делать хоть что-то. Хоть помаленьку, но созидать, когда вокруг все только берут и разваливают. Как? Каким образом? Увидим. Нельзя быть простой жертвой обстоятельств или собственного бессилия. Даже у грустной слабой обезьяны на краю лесной опушки есть возможность что-то изменить и в себе, и в мире.
— Дай мне, Боже, веру! — попросил он.
И ему показалось, что Господь откликнулся…
