Эзоп лежал без сознания. Не шевелился, но вроде дышал.
Тяжело дыша, Бритва ухватила его покрывало, смятое в углу. Разорвала тряпку надвое, закрутила половины в жгуты и связала Эзопу руки и ноги, перемычкой, чтобы не смог провернуть ее трюк. Подумав, затолкала ему в рот кляп и тоже хорошенько привязала, чтобы не выплюнул.
Если легион не может о ней позаботиться, она позаботится о себе сама.
Тело ломило, руки дрожали. Затылок все еще раскалывался. Ноющая боль с приступами острой ломоты, будто череп раскаленным штырем протыкали. Закрываешь глаза – вроде полегче, а открываешь – полный Тартар. Вот бы «гелиоса», целый пузырек. Умирать – так под кайфом, медленно уплывая в небытие на зефирной лодке эйфории.
Эзоп пошевелился минут через двадцать. Сперва дернулись руки, как в судороге. Затем он попытался выпрямить ноги, но ничего не вышло – руки не давали.
Он поднял на Бритву полный ненависти взгляд.
– Слышишь? – Она деланно прислушалась, приложив ладонь к уху. – Тишина. Тишина это прекрасно, мать твою.
Эзоп лишь грыз тряпку, державшую кляп, и зло сверкал глазами. Пусть его. Попробует вякнуть – с ноги получит. За эти дни он успел надоесть ей хуже ежемесячных отчетов.
Теперь, в тишине, можно и подумать. Например, о том, что сказать на суде. А может, и не доведут ее до крио, здесь сожрут. Или монстры перебьют охрану, и некому будет разблокировать камеры. И она помрет от голода.
Сперва съест Эзопа, конечно, совсем как черная тварь. А затем помрет.
Некроночь
Кадры документального фильма бегут по экрану без звука, как в странном театре пантомимы.
Лепестки кружатся над имманес. Те улыбаются, щурятся от солнечного света. После Мармароса он для них непривычен, слишком ярок. Один из прибывших высок, его кожа болезненно-белого цвета. На ней вьются золотые узоры.
Его убьют первым.
В допросной комнате кого-то жарят током. Тело мелко дрожит, притянутое ремнями к кушетке. Под ним ползет новостная строка, сухо комментируя происходящее. Рядом с кушеткой стоит корреспондентка в обтягивающем платье.
«Скажите, вам понравилось на Земле?» – спрашивает она и улыбается.
Имманес сдавленно кричит. Корреспондентка внимательно смотрит, кивает и засовывает микрофон ему в рот. Зубы скрипят на пластике.
На борт шаттла закатывают капсулы. Большие, за ними поменьше – детские. На них знак Бахуса. Толпа вокруг ликует и пьет. Обливается вином – вино на тогах, на лицах, в волосах. Пляски. Либералии в разгаре.
Кого-то толкают на полосу погрузки. Он кричит, пытается подняться, но не может – запутался во внутренностях, которые вывалились на бетон. Одна его рука стальная. Криокапсула прокатывается прямо по нему. Выдавливает кровь на бетон.
Человек со Стальной Рукой лежит, раскинув руки. Смотрит на Малую. Его губы шевелятся, но что он говорит – никак не разобрать. Слишком громко поет толпа.
Он слишком далеко.
– Раз уж мы говорим по душам, – Малая оборачивается к Шаи. Они снова в его кабинете, сидят за столом друг напротив друга. Так они сидели перед вылетом, Шаи с чашкой синего зелья, Малая – с дрожью в руках.
– Где были имманес, когда осудили моих родителей? Когда нас отправили на орбиту?
Бел Шаи уводит взгляд в сторону, на виток серебряной проволоки, который крутит на пальце.
– Я понимаю твой гнев.
Ну конечно, понимает он!
Свинья.
Трус.
Лжец.
– Сомневаюсь, – отвечает Малая.
– Поверь – я понимаю. – В голосе Шаи звучит горечь. – Мы потеряли связь с «Аккароном» на границе с человеческой колонией. Пытались отследить корабль, найти обломки – что угодно. Но нам не удалось.
Раз – он крутит кольцо «нити».
Раз, раз.
– Не прошло и дня, чтобы я не жалел о произошедшем. Всегда кажется, что можно было сделать больше. Что угодно, только не сидеть, сложа руки.
Шаи поднимает голову, смотрит на Малую. Его глаза черные. Сплошь черные.
– Мне кажется, тебе это тоже знакомо. Жалеть о содеянном.
Малая нехотя кивает. Не может оторваться от этих черных глаз. Они как провалы на мертвенно-бледном лице.
– Простите, я… Сама не знаю, что на меня нашло.
Вместо ответа Шаи снимает «нить» с пальца и вытягивает ее в струну. Неспешно обходит стол. Он прямо за спиной, шуршит одежда. Малая чувствует тепло его тела, когда он оказывается сзади.
Слышит его дыхание.
Малая не шевелится. Смотрит перед собой.
Что-то впивается в горло.
* * *
Куда делись богатеи?
Этот вопрос мучил Малую уже с десяток смен. На Земле все стало слишком тихо. Слишком мало народа. Улететь с планеты они не могли – корабли выведены из строя, и оцепление имманес не выпустило бы их с орбиты. Погибли под завалами? Спрятались в канализации? Отчего-то Малой казалось, что в канализацию патриции не полезут даже под страхом смерти.
Богатеи куда-то спрятались.
У таких, как они, всегда были свои тайники на чрезвычайный случай. Роскошные норы где-то в центральных куриях, куда они забираются, пока простые номера и легионеры бьются за свои жизни. Пока с неба падают онагры и корабли с монстрами-людоедами.
Куда, куда они делись?
Не отрывая взгляда от изображения с поверхности, Малая вытянула из кармана дозатор, покатала его между ладонями, привычным движением приставила к шее сзади и нажала кнопку. Мгновенный холод пронизал позвоночник – как ледяной сигнал по кабелю, – и наступила ясность в мыслях. Тело стало легким, как древесный пух. Стало спокойно. Стало все равно. Малой это нравилось. И как она раньше не пользовалась таким замечательным препаратом?
От эмоций одни проблемы.
Стекло напротив ее кресла замигало россыпью точек и символов. Малая подключилась к системе напрямую, прикрыла глаза и вслушалась в статический треск, наполнивший голову. Алады засекли движение большой группы механизмов с людьми внутри, поняла она, на ходу распутывая спираль кода. На границе Пятой и Шестой, вооруженная колонна. Машины странные, катились по земле, Малая таких не видела. Пассажиры, похоже, вооружены до зубов. Застряли на отрезке шоссе 5–6 и отстреливались спереди и сзади, прикрывая тех, кто в центре.
Колонна куда-то следовала. Все остальные тихо сидели в укрытиях, и только эти куда-то поехали.
Куда же, куда?
Неужто патриции с охраной?
