Кем стали его ученики? Добрыми и честными мокби, мучениками, в честь которых курят фимиам, ополченцами, которыми восхищаются, профессиональными нищими, а может быть, бродягами и богохульниками, закончившими свои дни на плахе? Этого Коа не знал; все, что происходило в разоренных пригородах, оставалось делом темным, ведь они были оторваны от мира, окружены стенами и рвами, а население там обновлялось несколько раз в течение жизни среднего горожанина. Все взимало с провинций свою долю: болезни, нищета, войны, бедствия, невезение и даже успех, который возносил подхалимов и делал из них врагов; никто не был застрахован, все в конце концов умирали, но поскольку одновременно и прибывало не меньше мигрантов, беженцев, переселенцев, изгоев, ссыльных, перебежчиков и прочих неудачников, то разобраться было невозможно; эти внеземные существа, что местные, что пришлые, все были на одно лицо. Как и везде – а у людей точно так же, как и у хамелеонов, – каждый принимает цвет стен, а стены были облупившиеся и трухлявые, в том-то и заключалась трагедия. Так в Коа рассуждал циник, который являлся его неотъемлемой частью.
Оба приятеля проводили свои посильные исследования в нескольких направлениях. Они прилежно посещали мокбу, изучая там Гкабул, слушая комментарии мокби к тысячу раз перевранным легендам Абистана и наблюдая, как паства всякий раз впадает в состояние каталепсии, когда зазывалы приглашают ее на молитву приветствием: «Слава Йола-ху и Аби, его Посланцу», которое затем хором повторяли надзиратели и толпы молящихся, причем все это в напряженно-сосредоточенной атмосфере с подозрительными взглядами украдкой. Процесс напоминал потрясающий фокус: чем больше смотришь, тем меньше понимаешь. Верующими двигала нерешительность; иногда трудно было даже понять, живые они или мертвые и ощущают ли они сами разницу между одним и другим.
Ати и Коа также занимались друг у друга дома, когда можно было ввести в заблуждение бдительность так называемых Гражкомов, или Гражданских комитетов квартала, которые имели безусловное право проникать всюду, где заподозрят наличие подозрительной активности. Потому что болтать по-дружески после работы – это уже слишком, к таким глупостям мог склонить только Шитан. Зеленые с желтыми флуоресцентными полосками бурни членов Гражкома были видны издалека, но комитетчикам не запрещалось прибегать ко всяким уловкам, чтобы захватить врасплох тех, кто их высматривает, что и являлось причиной страха, испытываемого жителями даже тогда, когда дверь закрыта на два оборота замка. «Откройте во имя Йолаха и Аби, это Гражданский комитет такой-то и оттуда-то» – этот выкрик никому не хотелось услышать. Машину слежки никому не удавалось остановить: после первого же вызова на допрос подозреваемые оказывались на стадионе, чтобы почувствовать на себе удары хлыстом и каменный град.
Следует знать, что Гражкомы являлись комитетами бдительности, сформированными самими гражданами с одобрения властей (в данном случае службы Общественной нравственности при министерстве Нравственности и Божественного правосудия совместно с отделом Гражданских ассоциаций по самообороне при министерстве Ополчений), и имели целью предотвращение отклоняющегося от нормы поведения в каждом квартале, выполнение мелких уличных полицейских операций и исполнение роли локального правосудия; некоторые комитеты были в почете, как Гражкомы нравов, к другим же испытывали неприязнь, и в первую очередь к Гражкомам, которые выступали против праздного образа жизни. Вообще же их была тьма-тьмущая, причем часто весьма недолговечных, сезонных, без какой-либо определенной цели. Существовало и место сбора – казарма Гражкомов, где рядовые комитетчики отдыхали и тренировались и откуда отправлялись в рейды по кварталу.
Учитывая вышесказанное, Ати и Коа предпочитали шататься по пустынным пригородам, где еще сохранялась капелька убогой свободы – слишком скромной, чтобы возыметь эффект, ведь для покушения на секреты, которые лежат в основе несокрушимой империи, свободы требуется много. Но вообще говоря, это уже был бунт в чистом виде: друзья дошли до того, что твердо рассматривали возможность однажды удалиться в какое-нибудь гетто смерти, как называли отдаленные анклавы, где еще осталось древнее население, вопреки всему продолжающее цепляться за исчезнувшие даже из архивов старые ереси. «Я дал им жизнь, а они повернулись ко Мне спиной и примкнули к Моему врагу Шитану, презренному Балису. Мой гнев велик. Мы вытесним их за высокие стены и сделаем все, чтобы самым страшным образом умертвить их» – так про отступников говорилось в Книге Аби.
Попасть на те территории представлялось делом почти невозможным, так как головокружительной высоты стены, которые непроницаемо окружали анклавы, беспрерывно патрулировались военными, которые стреляли в нарушителей без предупреждения. Кроме того, нужно было преодолеть минное поле и плотное ограждение из препятствий-рогаток, которые отделяли гетто от города, ускользнуть от радаров, видеокамер, сторожевых вышек, собак и, что совершенно немыслимо, от V. Речь шла не только о тщательной изоляции вредной для здоровья территории, как при карантине, но и о защите верующих от смертельных миазмов Шитана, поэтому в список тяжелого вооружения следовало добавить безмерную мощь молитв и проклятий.
Тем не менее, недостатка в способах для незаметного проникновения в гетто не было. Они существовали благодаря деятельности Гильдии, клана торговцев, которые нелегально, причем за немалые деньги, занимались поставками продовольствия в гетто через разветвленную сеть подземных ходов, охраняемых, как говорили, покрытыми панцирем и невероятно кровожадными троглодитами.
В конце концов друзья все-таки решились на рискованный шаг: на той стадии, до которой они дошли, иначе поступить было нельзя. В побег они вложили все свои сбережения до последнего диди. Ати, испытывающему нехватку средств после двух лет вынужденного бессилия, пришлось продать несколько прекрасных реликвий, полученных в качестве подарков от паломников, которых он повстречал в горах Син.
В своем отделе мэрии Ати с Коа под вымышленным именем зарегистрировали патент и пошли в местное отделение Гильдии, где представились коммерсантами, желающими вести выгодную торговлю с гетто. Однажды вечером, сразу после обхода патруля, они отправились в путь и в скором времени оказались у широкого, хитро замаскированного колодца, вырытого на заднем дворе полуразрушенного дома рядом с древним кладбищем, про которое ходили нехорошие слухи. Там их ожидал прекрасно видящий в темноте карлик, который тут же усадил псевдокоммерсантов в коляску, позвонил в звонок и потянул два рычага, после чего транспортное средство начало головокружительный спуск в недра земли. Спустя с десяток часов и тысячу поворотов в гигантском муравейнике, таящемся под земляными валами и минными полями, они очутились в так называемом гетто вероотступников, самом большом в стране, при одном лишь названии которого слабонервные верующие падали в обморок, а власти бились в истерике. Было утро, и над гетто светило солнце. Анклав простирался на несколько сот квадратных шабиров к югу от Кодсабада, за местностью, которую называли Семь Сестер Скорби; она представляла собой семь невысоких, изрытых оврагами холмов, граничащих с кварталом Ати. Вероотступники, которых люди называли диссидентами, свой мир именовали Хором, а самих себя – хорами. Коа считал, что название является производным от «ху», слова из наречия умников – старинного языка, на котором пока еще изъяснялось несколько десятков его носителей в местности, прилегающей к Кодсабаду с севера, и который Коа немного изучал. «Ху», или «хи», означало нечто вроде «дом», а еще «ветер» или «движение». Таким образом, «Хор» переводилось как «открытый дом», или «территория свободы», а «хоры» – «свободные жители», «люди, свободные как ветер» или же «люди, гонимые ветром». Коа припомнил, как узнал от одного аборигена из умников, что далекие предки их народа поклонялись богу по имени Хорос или Хорус, которого изображали в виде сокола, символизирующего свободное, летающее в любых ветрах существо. С течением времени и исчезновением из памяти многих вещей Хорос стал Хорсом, от которого и произошли слова «Хор» и «ху». Но никто не знал, почему в те канувшие в Лету времена слова состояли из двух слогов, как «Хо-рос», или даже из трех, как «ум-ни-ки», а то и четырех и более вплоть до десяти, в то время как сегодня все языки, еще оставшиеся в ходу в Абистане (подпольно, разумеется, следует ли напоминать), использовали лишь односложные, в крайнем случае двусложные слова, включая абияз, святой язык, при помощи которого Аби основал на планете Абистан. Кстати, если кто-то думал, что со временем и развитием цивилизаций языки будут усложняться и обретут новые значения и новые слоги, то произошло как раз наоборот: слова укоротились, уплотнились, свелись к набору возгласов и восклицаний, а по сути, просто оскудели и превратились в набор примитивных криков и хрипов, ни в коем случае не позволяющих развивать сложные мысли и достигать с их помощью высших материй. В конце концов воцарится полная тишина, которая станет мучительным бременем, поскольку заключит в себе всю тяжесть вещей, исчезнувших со времен сотворения мира, и это бремя станет еще мучительнее оттого, что многие вещи вообще не явятся на свет из-за недостатка слов, воспринимаемых человеком. Но это было лишь мимолетное размышление, навеянное хаотической атмосферой гетто.
