Армия тоже принимала участие в уничтожении вероотступов: ее артиллерия, старые вертолеты и беспилотные летательные аппараты регулярно бомбили гетто, особенно во время крупных памятных мероприятий, когда население Кодсабада толпами собиралось в мокбах и на стадионах и испытывало наибольшее возбуждение. Про налеты тоже ходили разные слухи: якобы армейские геликоптеры сбрасывали бомбы наугад, скорее над заброшенной местностью, чем над центром гетто, домами и укрытиями, а сами бомбы и снаряды якобы заряжались порохом только наполовину, они производили шум, кого-то ранили, некоторых убивали, но не более того, и тому подобное; в догадках недостатка не было. Объяснение находили в том, что, в соответствие добрым напутствиям Гкабула, Гильдия выступала за сугубо символическое уничтожение вероотступов; конечно, они отвратительные существа, грязные нечестивцы, но вместе с тем и хорошие клиенты, они уже и так пленены в своих ужасных гетто, и вполне можно сохранить им жизнь – доказывала Гильдия везде, где только могла добиться права голоса. Торговля и религия всегда могут договориться между собой – одна без другой не обходится. Отсюда можно прийти к выводу, что Гильдия подкупала армейских командиров и предупреждала вероотступов о готовящихся против них рейдах, чтобы минимизировать потери. Уравнение было сложным: Абистан нуждался в вероотступах ради того, чтобы жить, и точно так же он нуждался в их убийстве ради того, чтобы существовать.
Кодсабадское гетто не было лишено привлекательности, хотя и находилось в жутком состоянии – ни одно каменное строение не держалось вертикально само по себе, целый лес подпорок и всевозможных хомутов и стяжек, установленных как попало, едва удерживал здания в равновесии. Наваленные повсюду горы строительного мусора свидетельствовали о недавних, а кое-где и давних обрушениях, но в обоих случаях указывали на незаслуженные беды. Дети в лохмотьях играли в салочки и рылись в развалинах в поисках чего-нибудь на продажу. Грязь нашла здесь свое царство; во многих местах отбросы накапливались до уровня крыш на домах, а в других – застилали поверхность земли по колено. Закапывание мусора уже давным-давно исчерпало все свои возможности, его не могли ни вывезти, ни сжечь (в этом случае все гетто вместе с его населением превратилось бы в дым), поэтому отходы просто складывали под открытым небом, ветер разносил их во все стороны, и таким образом гетто поднималось на кучах своего же мусора. И днем и ночью царила тьма. К отсутствию электричества добавлялась блокада с ее пагубными последствиями, а также узость улиц, хаотическая городская застройка, разрушения, рев сигналов тревоги, спонтанные бомбардировки, тяжелые часы, проведенные в бомбоубежищах, и все остальное, что быстро плодится в осажденных городах. Все это омрачало жизнь хоров и здорово ее тормозило. Однако, несмотря на невзгоды, здесь ощущалось оживление, существовала целая культура сопротивления, экономика демонстрировала чудеса изворотливости; это был маленький мир, который беспрерывно вращался и находил средства для выживания и надежды. Жизнь текла своим чередом, искала новые пути, цеплялась, изобретала, шла навстречу любым трудностям и возобновлялась, насколько хватало человеческих сил. О гетто можно много чего рассказать, о его реалиях и тайнах, его преимуществах и недостатках, драмах и надеждах, но что там было на самом деле необыкновенное и чего никогда не видели в Кодсабаде, так это вот что: наличие на улицах женщин, за которыми признавался статус человеческих существ, а не бродячих теней, то есть они не носили ни масок, ни бурникабов и явно не стягивали повязками грудь под рубашкой. Более того, они пользовались свободой передвижения и на улице занимались своими делами: неряшливо одетые, будто у себя дома, торговали всякой всячиной в общественных местах, участвовали в гражданской обороне, пели, одновременно выполняя какую-либо работу, сплетничали в перерывах, а еще загорали на тусклом солнце гетто, поскольку никогда не упускали случая пококетничать. Ати и Коа так разволновались, когда одна из женщин подошла к ним, предложив купить какую-то вещь, что опустили головы и задрожали всем телом до кончиков пальцев. Это была жизнь наоборот, и друзья не знали, как себя вести. Женщины понимали, с кем говорят, так как абистанские недотепы не знали никакого другого языка, кроме абияза, и в гетто к ним обращались на местном наречии, неразборчивом и немного шипящем, сопровождая свои слова поясняющими жестами, одной рукой размахивая предлагаемой на продажу вещью, а на пальцах другой показывая количество рилов, которое нужно заплатить за нее, бросая при этом насмешливые взгляды в публику, будто ожидая аплодисментов. Так как разговор дальше продолжаться не мог, потому что Коа исчерпал весь свой запас знаний о диалектах, накопленный во время лингвистических опытов в разоренных предместьях, друзья купили то, что смогли купить, и в дальнейшем старались держаться подальше от женщин, а тем более от уличных мальчишек, которые умели одурачить простофилю еще быстрее, чем их матери отрубали голову курице.
Священный язык в гетто понимали лишь несколько вероотступов, которые вели торговые переговоры с представителями Гильдии и имели обыкновение бывать в Кодсабаде по своим мелким контрабандным делам. Но все, что они знали, ограничивалось сферой торговли и выражалось цифрами и жестами. Основная масса обитателей анклава ни шиша в абиязе не понимала, и он не оказывал на хоров совершенно никакого влияния, хоть сунь им в ухо целый Гкабул. Значило ли это, что священный язык действует только на верующих? Нет, невозможно, Гкабул обладает всемирным масштабом, Йолах – властелин вселенной во всей ее полноте, а Аби его эксклюзивный Посланец на Земле. Значит, тот, кто не внемлет его языку, попросту глухой.
Ну а напоследок мы оставили факт, кошмарный даже для свободных от предрассудков (или скажем так – сомневающихся) верующих: стены гетто были покрыты граффити, выцарапанными гвоздем, начертанными углем и даже… о ужас, нанесенными человеческими экскрементами, и все они насмехались над Абистаном, его верованиями и религиозными обрядами. Лозунги были написаны на том или ином из языков, которыми пользовались в гетто. Хватало и непристойных рисунков, понятных и без слов. Кое-где на стенах попадались граффити на языке умников, которые Коа мог расшифровать, – богохульство в чистом виде, даже повторять не хочется. Было написано: «Смерть Бигаю», «Бигай – дурак», «Бигай – король слепцов или государь невежд?», «Аби = Биа!» (на языке умников «биа» означает нечто вроде «заразная крыса» или «человек, вывернутый наизнанку»), «Да здравствует Балис», «Балис победит», «Балис – герой, Аби – отстой», «Йолах – пустозвон». Все эти ужасы Ати и Коа постарались как можно скорее забыть, потому что когда они вернутся в Кодсабад, слова, оставшиеся в памяти, выдадут их V, которым даже не придется долго сканировать их локатором, чтобы засечь крамолу. При одной мысли об этом наши друзья затрепетали от страха.
В Кодсабаде были уверены, что именно в этом гетто смерти приземлился Балис, после того как Йолах изгнал его с небес. Больше всего абистанцы, и в первую очередь жители Кодсабада, боялись, что Балис со своей армией вырвется из гетто и ринется захватывать святую землю Абистана. Конечно, Враг не сумеет навредить Аби, который пользуется высоким покровительством Йолаха, а тем более его непобедимому Легиону, но простым людям может причинить много зла. В конечном счете стало казаться, что вся эта армада вокруг гетто, наблюдение, которым она занимается, и ее якобы смертельные бомбардировки, уже не говоря о смехотворной блокаде, имеют целью скорее успокоить добропорядочный народ Абистана, чем помешать вероотступам взять приступом Кодсабад. Аппарат хорошо владел искусством делать одно вместо другого и создавать видимость противоположного.
