Ати возбужденно носился по складу. Он разыскал все дыры и щели, которые только были в обшивке сарая, и при малейшем шорохе бегал от одной к другой по очереди, пытаясь рассмотреть, что происходит снаружи, готовый в любой момент вернуться в свое потайное укрытие в чулане. Посмотрев в форточку, он заметил тень за окном домика напротив, силуэт женщины с пышными формами. И вздрогнул: она смотрела на него и указывала пальцем кому-то, стоящему за ней, в его сторону. Ати отпрянул назад. Постарался успокоиться, как мог: ему это показалось, оптический обман, уговаривал он сам себя, ласковая мама служила олицетворением женской невинности, ее внимание привлек отблеск на раме форточки, или же она показывала что-то своему ребеночку, чтобы его позабавить, – облако занятной формы, ящерицу, ползающую по доскам, голубя, который мило чистит крылышки на водостоке сарая.
Ати снова спустился вниз и заперся в чулане, стараясь глубоко дышать, чтобы успокоить биение сердца и совладать со страхом. На душе было тяжко, а все тело превратилось в одну ноющую рану. Очень скоро он даже почти перестал дышать и впал в глубокую летаргию.
Так он провел весь день в полубессознательном состоянии, между нервным сном и погружением в смерть.
Он проснулся, когда день подходил к концу и приобретал грустноватые сумеречные цвета, а потрескивания сарая становились все мрачнее и громче. Ати попытался встать, но его члены не слушались его, они затекли, отдавшись во власть мурашек, а его дух умер, потеряв чувствительность от боли.
Протекло немало времени, пока в голове Ати какой-то голос неутомимо твердил издалека: «Встань… встань… встань… вст…» Наконец гол ос дошел до некой чувствительной точки и сработало зажигание; Ати приоткрыл глаза, и немного света проникло в мозг… Острая стреляющая боль пронзила его тело, в то время как голос все настойчивее твердил: «Вставай… Ты же жив, черт возьми… будь готов…»
Усилием воли Ати встал и принялся ковылять из одного угла чулана в другой, чтобы размять затекшие конечности и проветрить голову.
Выпив одним махом целый кувшин кофе, остававшегося со вчерашнего дня, он все-таки умудрился вернуть мозг в рабочее состояние. Нужно было поразмыслить. Что-то тут неладно. И даже много чего.
Ати прокрутил в голове весь ход событий. В первую очередь он понял, насколько они с Коа неосторожно поступили. Конечно же, и теперь это совершенно очевидно, площадь Наивысшей Веры находилась под пристальным наблюдением, она была нашпигована видеокамерами и легионами чаушей со шпионами, высматривающими нарушителей во все глаза; да и не могло быть иначе: место слишком уж примечательное. С другой стороны, друзья уже приобрели некоторую привычку жить вне закона и вне религии в этом мире, погрязшем в тирании и самой архаической набожности, поэтому в их манерах, в их голосе, конечно же, чувствовалась какая-то, пусть даже малая, но ненормальность; ее замечали, ее слышали, она беспокоила, и с этой точки зрения два друга выглядели самыми что ни на есть еретиками, менее всего уважающими закон. Ну а если они к тому же интересовались человеком по имени Наз, которого особые законы поместили в ряды первых врагов Абистана, то и они сами вызвали подозрение и превращались в противников Абистана. Таким образом, проблема заключалась в следующем: указал ли торговец услугами на них патрулю только потому, что обратил внимание на экзотический вид путников – на всякий случай, так сказать, – или же выдал их потому, что они интересовались Назом? Во втором случае вставал непростой вопрос: как бедолага, живущий мелкой подпольной торговлей с толпой потерянных баранов, которые со всех сторон осаждали Город Бога, мог знать о существовании Наза? Археологи на улицах не валяются, Наз был всего лишь одним из ста пятидесяти тысяч служащих Абиправа. И еще одна, даже более странная вещь: откуда доносчик узнал, что Наз замешан в чуть ли не самом секретном деле государства, за которое может быть арестован, убит или, возможно, депортирован? А может быть, мелкий спекулянт был на самом деле высоким полицейским чином или шефом какой-нибудь специализированной структуры Аппарата или шпионской сети, связанной с тем или иным кланом Справедливого Братства? Отдавал ли лжеторговец приказ патрульным, показывая пальцем на Ати и Коа, или негодяй просто хотел выслужиться перед полицией, чтобы его похвалили? А возможно, он давным-давно следил за Аби и Коа?.. Ну да, точно… с того момента, как они вышли из склада… или даже раньше, когда они обратились к Тозу… или когда наводили справки о Назе на рынке мышиной лазейки… а до этого за чужаками тенью следовали другие, кварталом за квартал, передавая эстафету во время всего пути их следования через Кодсабад, которая теперь дошла и до спекулянта услугами… И даже еще гораздо раньше… уже долгое время… с дня их прогулки в гетто, по доносу какого-нибудь подручного Гильдии или вероотступа, по случаю работающего на антивероотступов… А если говорить об Ати, то еще раньше – когда он вышел из санатория и вернулся в Кодсабад… когда его по необъяснимым причинам наградили должностью мелкого служащего и жильем в крепко стоящем доме… Теперь он отчетливо вспомнил, как доктор при выписке внизу истории болезни сделал пометку: «Держать под наблюдением» и дважды подчеркнул ее. Но тогда возникает серьезный вопрос: для чего? Кем Ати был в глазах властей, что заслужил подобное внимание?
А что касается Коа – он под наблюдением с того дня, как покинул лоно семьи и благодаря родовому имени превратился в символ, в коллекционный экземпляр. Он был дитя Системы, а Система опекает своих. Ангелы-хранители тем более горячо радели о нем, так как знали о его беспокойном нраве, направленном против семьи, которая процветала благодаря репутации прославленного мокби Кхо.
Если посмотреть как следует, все становилось очевидным и легко укладывалось в единую логическую цепь.
И вдруг возник еще более волнующий вопрос: каким же образом Тоз так быстро узнал о том, что случилось на подступах к Городу Бога, ведь в инциденте принимали участие лишь главные действующие лица, то есть Ати и Коа, мелкий спекулянт, который их выдал, и патрульные, которые пустились за ними в погоню. Кто проинформировал лавочника? Тот, кто выдал нарушителей, или сам патруль? Но как и зачем? А если цель состояла в том, чтобы арестовать друзей или убить, то зачем было так долго тянуть? И почему именно сейчас?
Все это фактически сводилось к одному-единственному вопросу: кто же такой Тоз на самом деле?
Если машина сомнений запущена, она работает без остановки. Очень скоро Ати оказался в осаде тысячи самых неожиданных вопросов. И внезапно спину будто обдало страшным холодом: до него дошло, чем чреваты текущие проблемы; ему надлежало предпринять решительные действия, и он не знал, хватит ли ему смелости их осуществить. Без Коа он обречен, ведь на протяжении месяцев все их поступки и размышления складывались в одно целое, они думали и действовали сообща, как неразлучные близнецы. Оставшись в одиночестве, Ати превратился в беспомощного калеку, который не в состоянии соображать и передвигаться.
И тут совершенно неожиданное сомнение одолело Ати с новой силой, тем самым показывая, что для него нет ничего святого, никаких поблажек, никакого исключения; однако новая мысль была недоступна пониманию, не дозволена; он почувствовал позывы к рвоте, ему хотелось выть и биться головой о стенку… Злобный и коварный внутренний голосок указывал на… Коа… брата, друга, спутника, сообщника! Ати слышал, как голос нашептывает: «Ничто не противоречит тому, что этот блистательный молодой человек послан с заданием завязать с тобой дружбу, и задание это он выполнил великолепно…» Но с какой, черт возьми, целью? Да я же ничтожество, я Ати, неудачник, который с горем пополам выживает в слишком для него совершенном мире… Чем я заслужил внимание государства или не знаю кого еще, уделившего наблюдению за мной столько времени и средств?.. Ну, что же ты молчишь?.. «Ах, дорогой Ати, вот какой ты забывчивый… Ты ведь всё знаешь, ты долго раздумывал над подобными материями в санатории, на крыше мира… С незапамятных времен дух суждения и бунта был стерт с лица земли, искоренен полностью, и только прогнивший дух покорности и злого умысла витает над поверхностью трясины… Люди – сонные бараны, и должны такими и оставаться, не надо их беспокоить… так нет же, в сожженной пустыне, какой является Абистан, вдруг обнаружился росток свободы, который из последних сил пробился в разгоряченной чахоточной голове, пережил холод, одиночество, бездонный ужас горных вершин и за короткое время сочинил тысячу святотатственных вопросов. Заметь, вот что важно: несдержанная природа сомнения и, в качестве дополнения к нему, постоянный поиск объяснений. Речь как раз о тех вопросах, которыми ты задавался, пусть даже в виде намеков или безмолвно, но зато их прекрасно слышали те, кто никогда таких вопросов не задает, ведь девственные уши сверхчувствительны к ним, а ты терзал всех поочередно, твои слова и вопрошающие взгляды слышали больные, санитары, паломники, погонщики верблюдов, которые затем докладывали о них, а Бюро подслушиваний скрупулезно фиксировало… не говоря уже о том, что V обшаривали твой мозг денно и нощно… Но такой ядовитый бурьян сразу не вырывают, наоборот, к нему проявляют интерес, хотят узнать, каков он, из чего вырос и до чего способен дотянуться… Те, кто убил свободу, не знают, что же такое эта свобода на самом деле; в действительности они свободны даже меньше тех, кому затыкают рот и кого отправляют на погибель… однако они, по крайней мере, догадались, что сумеют понять суть свободы только в одном случае: если дадут тебе возможность двигаться и тогда, наблюдая за тобой, поймут то, что ты поймешь сам… Уясни, дружище, ты в роли подопытного кролика в этом необычайном лабораторном эксперименте: на тебе, маленьком безликом человечке, великая тирания учится и познаёт вкус настоящей свободы!.. Это безумие!.. В финале тебя, конечно же, убьют, в их мире свобода ведет прямиком к смерти, ведь свобода оскорбляет, она беспокоит, она является святотатством. Даже для тех, у кого в руках абсолютная власть, назад дороги нет, они пленники Системы и тех мифов, которые сами же сочинили для покорения мира, превратившись в результате в ревностных хранителей догмы и усердных прислужников тоталитарной машины.
