Я бы хотел, чтобы после посещения музея ты рассказал мне, если, конечно, захочешь, какие чувства ты испытал, к каким размышлениям тебя подтолкнуло увиденное. Я смотрю на музейное собрание уже так давно, что между нами образовалась определенная дистанция, если когда-то ее вообще могло не быть… Иногда мне кажется, что я набрел на кладбище, которое встретилось мне на дороге; я вижу могилы, читаю имена, но ничего не знаю об умерших, не знаю, какими они были при жизни, где и когда они жили.
Не забудь, что все это строжайшим образом запрещено нашей религией и нашим правительством, вот почему я соорудил музей здесь, в нашем поместье, а не в А девятнадцать, где живу среди людей… Вот почему я торгую подержанными вещами, а украдкой еще и антиквариатом, к великому сожалению моих братьев Бри и Виза, которые считают, что такое поведение не пристало моему положению, а также моего молодого, умного и очень амбициозного племянника Рама, которому я прибавил работы по обеспечению моей безопасности и созданию благоприятных условий для моей экономической деятельности, но я делаю вид, что не замечаю его усилий, чтобы он не старался еще больше… В А девятнадцать меня уже считают этаким тайным властителем, однако все вокруг меня контролируют полицейские держиморды. Я нашел призвание в старых вещицах и антиквариате, они позволяют мне держаться подальше от Абистана и тайно работать над проектом по воссозданию в моем музее двадцатого века. Давай же, начинай свою экскурсию по прошлому, по богохульству и заблуждениям… А я буду тебя ждать на выходе, чтобы не отвлекать от осмотра.
Музей представлял собой анфиладу более или менее просторных залов, и каждый был посвящен одному из эпизодов человеческой жизни, которые, наверное, и сами воспринимались отдельными мирами, герметичными и независимыми друг от друга. Это побудило Тоза разделить залы запертыми на ключ дверями, а ключ от каждой следующей двери был спрятан где-нибудь в нагромождении экспонатов предыдущего зала. Чтобы пройти в следующий зал, он же следующий эпизод жизни, нужно было отыскать ключ, причем время было ограничено: жизнь – это движение, она не ждет. Создавая такое препятствие, Тоз хотел поставить посетителя (но кого же еще, как не себя?) в естественное состояние человека, который не знает своего будущего и постоянно, спеша и преодолевая трудности, находится в его поисках.
В первом зале были представлены роды, появление на свет и раннее детство. Все было очень достоверно, родовой зал на самом деле выглядел кричащим, почти слышались крики мамы и первый плач младенца. На стендах, столиках и даже на полу демонстрировались обычные для этого периода жизни предметы: колыбель, ночной горшок, детская коляска, ходунки, погремушки и другие игрушки… Картины и фотографии на стенах изображали повседневную жизнь: играющих, едящих, спящих, купающихся и рисующих детей под присмотром родителей.
Следующие залы посвящались подростковому и взрослому периоду и разделялись по различным общественным статусам, историческим периодам, видам деятельности и другим обстоятельствам. Один из залов особенно впечатлил Ати: там размещался поражающий своей реалистичностью макет развороченного поля боя с грязными траншеями, хаотичным переплетением колючей проволоки, с противотанковыми ежами и поднимающимися в атаку изнуренными солдатами. Картины и фотографии иллюстрировали другие аспекты войны: разрушенные города, дымящиеся развалины, изможденных пленных в лагерях смерти, блуждающие по дорогам толпы беженцев, спасающихся от врага.
В другом зале экспонировалось оборудование для спорта и развлечений, а висящие на стенах фотографии показывали кинотеатр, каток, полет воздушного шара, прыжок с парашютом, стенд в тире, цирк и т. д. Игра, спортивные достижения, острые ощущения были страстью той эпохи. Так как после Победы и Великой Чистки подобные вещи в Абистане исчезли, Ати мог только гадать, откуда Тоз смог раздобыть столько экспонатов. И за какую цену.
Была еще мрачная комната, посвященная орудиям пыток и умерщвления, а другая освещала экономическую деятельность, торговлю, промышленность и транспорт. В соседнем зале размещалась симпатичная инсталляция, весьма похожая на то, что Ати и Коа видели в гетто вероотступов: барная стойка, официант, виртуозно снующий между столами, посетители, сосредоточенно пьющие разные напитки, всякие психи, демонстрирующие свои татуировки, усы и накачанные, как у грузчиков, руки и флиртующие с очень привлекательными женщинами, а в глубине комнаты даже виднелась узкая лестница, исчезающая в полутьме и многозначительности. На стене висел офорт, явно послуживший образцом для всей инсталляции. Рядом с ним была приклеена карточка с текстом: «Французское бистро, хулиганы былых времен, цепляющиеся к женщинам легкого поведения».
Гравюра была подписана: «Лео Безумец (1924)». Антикварная вещь бель эпок – начала двадцатого века.
Экспозиция предпоследнего зала посвящалась старости и смерти. Смерть одинакова для всех, однако погребальные обряды очень многочисленны и разнообразны. Там Ати долго не задержался: вид гробов, катафалков, крематориев, траурных залов для прощания с умершими и анатомического скелета, которого, похоже, забавляло собственное положение, его не воодушевлял.
Ати не замечал, как шло время, ведь он никогда не был в таком путешествии – целый век открытий и догадок. Бродя по музею, он вспоминал свои чувства во время нескончаемого странствия по Абистану, от края Син до Кодсабада. Живой музей раскинулся на многие тысячи шабиров: бесконечная анфилада регионов и мест под различными названиями, пустынь, лесов, руин, заброшенных лагерей, разделенных пусть и невидимыми, но в символическом смысле не менее непроницаемыми границами, чем запертые на висячий замок двери (особенно если забыл сделать отметку во въездной визе). Огромное разнообразие народов, обычаев, поселений, домашней утвари, рабочих инструментов постепенно изменило взгляд Ати на Абистан и на собственную жизнь. Дойдя до Кодсабада, Ати стал другим человеком, он никого не узнавал, и его самого узнавали только благодаря слухам о том, что прежде он, любимец Йолаха, был чахоточным больным, чудесным образом исцеленным в краю Син. Неужели этого ожидают от музея? Рассказывать, будто книга, о жизни, подражать ей ради удовольствия, переделывать людей? Предметы, картины, фотографии, макеты – неужели они действительно обладают некой силой видоизменять представления человека о жизни и о себе самом?
В конце экскурсии в большом пустом зале Ати встретился с Тозом, и тот разъяснил ему свою задумку: Ати вошел в музей через пустую комнату и выходит из него также через пустую комнату. Это символический образ самой жизни, находящейся меж двойного небытия: небытия до творения и небытия после смерти. Жизнь ограничена этими пределами, она располагает лишь отведенным ей временем, непродолжительным, разделенным на не связанные между собой отрезки, если не считать того багажа знаний, который человек таскает за собой от начала до конца выделенного ему срока в виде сомнительных воспоминаний о прошлом и смутных ожиданий будущего. Переход от одного отрезка к другому не выражается явно, он остается тайной; однажды хорошенький младенец, неисправимый соня, исчезает, что никого не тревожит, и на его месте появляется маленький непоседливый и любознательный ребенок, похожий на эльфа, что также не удивляет маму, которая остается с двумя неуклюжими бесполезными грудями. Позже происходят другие, не менее скрытые перемены: стройного улыбчивого молодого человека, который только что был здесь, без предупреждения сменяет потолстевший озабоченный добряк, а затем, в свою очередь, неизвестно при помощи каких фокусов страдающий мигренью мужичок уступает место сгорбленному неразговорчивому старикашке. Удивляются лишь в конце, когда еще теплая смерть скоропостижно смещает молчаливо замершего в своем кресле у окна деда. Эта трансформация уже излишняя, хотя, тем не менее, иногда желанная.
