Нэнси Дарлинг подошла к той же скамейке, на которой сидел я. Она сняла с шеи шелковый шарфик и вытерла им и без того чистое сиденье рядом со мной, после чего села. Я заметил, что эту церемонию она проводила каждый раз, когда хотела куда-нибудь сесть.
Я подбородком указал на Шарлотту.
– Похоже, она держится молодцом. А как вы?
– Мне странно, что я здесь, но со мной все в порядке. Я рада, что мне удалось побыть наедине с Лидией, пусть даже одну минуту. Мне нужно было за многое ее поблагодарить.
Я кивнул.
– Я не был уверен в том, что Шарлотта сегодня справится. У нее выдалась тяжелая неделя. Но она справляется.
– А ты в ней сомневался. Но скоро все поймешь.
Нэнси произнесла это шутливым голосом, но она не шутила.
– Не обманывайся насчет улыбки на лице моей дочери. О ее нынешнем эмоциональном состоянии я не беспокоюсь. Меня волнует другое.
Я взглянул на Шарлотту и вновь увидел, что она улыбается. Она выглядела так, словно у нее все хорошо.
– Что вы имеете в виду?
Нэнси задумалась.
– Между вами, видимо, довольно близкие отношения. А раз вы вместе работаете, то ты будешь ее видеть чаще, чем я. Возможно, у тебя получится присмотреть за ней. Сделай это для меня.
– Хорошо…
– Не уверена, что ты в курсе, но у Шарлотты есть некоторые психологические травмы, связанные с тем, что она была брошена. Для приемных детей такое не редкость. Но у каждого человека это проявляется по-своему. Быть брошенным – серьезная травма, вызывающая посттравматические расстройства, но многие люди этого, к сожалению, не понимают.
– Я не знал, что у нее есть подобные проблемы, – ответил я.
– У каждого есть свои проблемы. У Шарлотты это выражается в том, что она сначала пытается подавить свои переживания, а потом начинает вести себя очень импульсивно, чтобы заглушить свои чувства.
Черт. Импульсивно. Точно. Сначала рыдает, а потом хочет заняться сексом в душе.
– Самый сложный период для людей, переживших потерю, начинается, когда все закончилось, – сказала Нэнси. – Нет больше встреч в больнице, где все члены семьи поддерживают друг друга. Все погребено – и образно, и буквально. И тогда все вокруг тебя возвращаются к своей нормальной жизни, а ты, оказывается, еще не готов. И вот об этом моменте я больше всего переживаю.
– Что я могу сделать, чтобы ей помочь?
Нэнси похлопала меня по ноге.
– Просто будь с ней рядом. Когда тебя бросает тот, кто должен быть главной опорой в твоей жизни, ты становишься немного напуганным. А отношения с этим придурком, Тоддом, тоже не помогли ей обрести уверенность в людях. Поэтому лучшее, что мы можем сделать для Шарлотты, – обеспечить ей стабильность, быть с ней, когда она в нас нуждается, чего бы это нам ни стоило.
Глава 34
Рид
Мы вернулись в Нью-Йорк. Я думал, что после возвращения из Техаса моя жизнь потечет в своем привычном русле, но я ошибся. Я чувствовал, как все изменилось.
Шарлотта взяла отпуск, который был ей необходим, чтобы прийти в себя после всего, что ей пришлось пережить в Хьюстоне. И без нее в офисе стало смертельно скучно. Она решила провести какое-то время со своими родителями в Пугкипси, а я целиком поддержал эту идею. Я очень не хотел разлучаться с ней, но понимал, что мне тоже нужна была разлука; мне нужно было определиться с тем, как вести себя, когда она вернется.
Я был рад тому, что она решила опереться на своих родителей, а не на меня. И не потому, что не хотел поддержать ее. Я бы сделал для нее все возможное. Но мне было бы крайне сложно находиться рядом с ней после того, что произошло между нами в гостинице в Техасе. Когда она была рядом, мой обычно рациональный мозг отключался. А мне нужно было принимать непростые решения, поэтому он был мне нужен в рабочем состоянии.
Сидя в одиночестве в своем кабинете, я прокручивал в голове то, что сказала мне мать Шарлотты.
«Лучшее, что мы можем сделать для Шарлотты, – обеспечить ей стабильность, быть с ней, когда она в нас нуждается, чего бы это нам ни стоило».
Говоря это, Нэнси Дарлинг вряд ли отдавала себе отчет в том, что если я сейчас предложу Шарлотте стабильность и поддержку, то в будущем это причинит ее дочери очень много страданий. Шарлотте казалось, будто она знает, как именно будет лучше для нее. Но она была еще такой молодой, такой открытой и наив-ной. И ей казалось, что в моей ситуации нет никаких подводных камней, но это было не так. Она мне сказала, что для нее лучше провести хоть немного времени с любимым человеком, чем совсем ничего. Но она не могла принимать такое решение самостоятельно. Легко так говорить, когда все живы и здоровы. А что она будет чувствовать, если мне станет хуже? Если я начну медленно угасать и она будет вынуждена провести с такой обузой долгие годы?
Я должен вести себя очень осторожно. Занявшись сексом, мы пересекли очень важную черту.
Невероятным, сумасшедшим, диким сексом, который я до конца своих дней не забуду.
Я же ей тогда сказал, что мы ограничимся только одной ночью. И теперь у меня есть возможность твердо придерживаться этой позиции и больше никогда с ней не спать.
Пусть я и планировал продолжать общение с Шарлоттой, но я для себя решил, что секса у нас больше не будет. Пусть мы один раз нарушили правило… но больше этого не повторится. Хотя я понимал, что теперь она еще больше привязалась ко мне.
Но я ведь этого хотел. Разве нет?
В этом-то и была моя главная проблема. Я разрывался между эгоистичным желанием привязать к себе Шарлотту и разумным решением отпустить ее.
Я не хотел себе в этом признаваться, но мне нужна была помощь моего брата Макса. Он постоянно витал в облаках. Он был очень озабочен собой и не особо интересовался моей жизнью. Отчасти по этой причине я не хотел делиться с ним своими переживаниями, касающимися Шарлотты. Но когда у меня действительно случались серьезные проблемы, в первую очередь я обращался за советом именно к нему.
Поскольку сейчас Шарлотты в офисе не было, у меня появилась отличная возможность попросить Макса зайти ко мне в кабинет, чтобы мы обсудили одно неожиданно возникшее важное дело. После того, как я отправил ему срочное сообщение, Макс отменил все свои дела и приехал в офис, хотя сегодня был тот день недели, в который Макс обычно не одаривал нас своим присутствием.
Он зашел в мой кабинет небрежной походкой, держа в руках коробку с пончиками и два стакана кофе. Вероятно, в его понимании срочные вопросы без пончиков не обсуждались. Макс был единственным из числа моих знакомых, кто мог поглощать бесчисленное количество всякой дряни, но оставаться при этом в отличной форме.
Он откусил кусок от пончика и с набитым ртом произнес:
– Слушай… ты что, умираешь? Я и не припомню, когда ты в последний раз хотел со мной просто поговорить.
