* * *
– Имя-то у тебя есть? – спросил я.
– Есть.
– Так, может, скажешь?
– Не скажу.
– Ну давай…
– Не буду. Тебя как зовут?
– Алан. Теперь твоя очередь.
– Нет.
– Есть какая-нибудь объективная причина, запрещающая тебе говорить свое имя?
– Да. То есть, нет.
– Тогда в чем дело?
– Отстань.
Это был мой первый разговор с будущей супругой, задавший тон всем нашим последующим беседам. Ее звали Изобель. Нам тогда было по девятнадцать.
* * *
Новости о событиях в Африке никого не удивляли: трения по поводу территории, пищи, воды и природных ископаемых нарастали уже много лет. Однако трагедии мирового масштаба, последствия которой потрясут остальное человечество до глубины души, предугадать не мог никто.
Очень скоро стало ясно, что африканская катастрофа затронет все уголки мира. По мере того как среди жителей Великобритании крепло понимание, что с наплывом беженцев их жизнь коренным образом изменится, страну охватывало беспокойство. Мне вспоминались рассказы родителей о первых месяцах Второй мировой войны.
Внешне все как будто бы шло своим чередом: магазины работали, аэропорты тоже, поезда и автобусы курсировали по расписанию, на заправках всегда был бензин, народ ходил на работу и отдыхал за границей. Разговоры, однако, постоянно сводились к тем ужасным жертвам и разрушениям, которые несла за собой бушующая в Африке война, а также к неизбежности гуманитарного кризиса. Затем – увы, слишком поздно – стали говорить о том, к чему приведет появление в стране сотен тысяч беженцев.
Серьезность ситуации я осознал только благодаря своим студентам в колледже. На потоке у нас училось много иностранцев, большей частью как раз из Африки. Естественно, их очень беспокоило то, что происходит на родине, но проблема нашла отклик и у остальных учащихся. Наш колледж не был исключением: студенческие забастовки с требованиями, чтобы власти оказывали помощь беженцам, проходили в университетах по всей стране.
Очень скоро мои занятия почти целиком стали уходить на споры и обсуждения. Дома же мы притворялись, будто ровным счетом ничего не происходит. Изобель упорно зарывалась головой в песок. События настолько потрясли ее, что она не желала даже слушать про международную обстановку.
По мере того как кризис набирал обороты, через газеты, радио и телевидение потоком шли сообщения об официальных рекомендациях, предупреждениях и чрезвычайных декретах. Страну захлестнула волна социальных, экономических и политических пертурбаций. Все чаще звучали призывы к спокойствию и объявления о наборе добровольцев на гуманитарную работу. В экстренном порядке вводились запреты на выезд за границу, а также на приобретение валюты и иностранных активов. Ходили слухи о возвращении срочной службы и даже талонов на некоторые товары. Продукты питания еще не нормировали, но ассортимент в магазинах стремительно сокращался. Ограничивалось время работы пабов и ресторанов. Жителей районов призывали организовывать дружины и патрули. Полиции разрешили носить огнестрельное оружие. Выросли налоги: поначалу незначительно, затем – не прошло и нескольких месяцев – сразу вдвое.
Мы старались жить по-прежнему, как и все вокруг. Повседневная рутина никуда не делась. В чем-то моя жизнь совсем не изменилась: в самый разгар африканского кризиса у меня закрутился страстный роман с третьекурсницей по имени Лусилла. Вспоминаю и кажется невероятным, как такое возможно, когда в стране все идет кувырком. С другой стороны, тогда каждый стремился делать вид, будто ничего не случилось. Для меня олицетворением этого стремления была Лусилла. Впрочем, она довольно скоро охладела ко мне и весьма грубо бросила, причем в тот самый момент, когда Изобель уговаривала меня продать дом и уехать из Лондона. В обеих ситуациях я повел себя по-скотски.
После того как в территориальные воды Великобритании вошло третье судно с беженцами, острый жилищный кризис перечеркнул любые планы о переезде. Согласно очередному чрезвычайному декрету, покупка и продажа жилья в черте крупных городов без ведома органов власти была строго запрещена.
Все вдруг живо заинтересовались побережьем. О появлении больших судов говорили в новостях, но круглые сутки к берегам Великобритании приставали и маленькие лодчонки. Тех беженцев, которых удавалось поймать, распределяли по брошенным муниципальным зданиям: закрытым военным базам, аэродромам, госпиталям, тренировочным лагерям, даже тюрьмам. Многие, однако, скрывались от миграционных работников, из-за чего официальной помощи не получали. Таких беженцев тянуло в крупные города, и местным властям приходилось ломать голову, где их разместить.
Естественно, часть населения относилась к этим отчаявшимся и несчастным с ненавистью, даже злобой. Здания, где укрывались иммигранты, порой поджигали, молодежные банды устраивали по ночам охоту на приезжих. Большинство британцев, впрочем, выступали против подобного, продолжая исповедовать традиционные принципы толерантности. Однако закрывать глаза на вспышки насилия во всех уголках страны было нельзя.
С кем бы я тогда ни общался, почти каждый размышлял в том же духе. Людей ужасало положение беженцев, те обстоятельства, которые заставили их бросить свою страну, и те условия, в которых им приходилось жить теперь. Простые англичане оказывали любую посильную помощь добровольческим и правительственным организациям, расселявшим африканцев, но вместе с тем не могли отделаться от опасений, как появление без малого двух миллионов бездомных иммигрантов скажется на жилье, рабочих местах и повседневной жизни. Они с трудом представляли, что произойдет в школах, где учатся их дети, в больницах и так далее. Воспитанным в толерантности британцам не оставалось ничего иного, кроме как закрывать глаза на происходящее, надеясь, что проблема разрешится сама собой. С этой точки зрения, поведение Изобель теперь казалось мне понятнее.
Окруженный такими же людьми в колледже и на кафедре, постепенно я стал одним из них.
Вслед за другими высшими образовательными учреждениями страны у нас тоже создали благотворительное общество содействия африканским беженцам. Его цели были сугубо гуманитарными, и туда принимали всех. Поэтому к нам затесались люди совсем не либерального толка; они посещали собрания, пользовались нашими связями, всюду продвигая свои взгляды. Так, они передавали собранные нами сведения о благотворительных организациях – в частности, адреса – праворадикальным группам, противникам амнистии нелегалов. Таким образом, ничего путного из нашего общества не вышло, и оно очень быстро распалось. Тогда я понял, что мы совершенно упустили из виду, насколько изменились народные настроения.
Жестокие нападения с обеих сторон продолжались, и их стало так много, что отмахиваться от них было невозможно. В основной массе стычки происходили где-то далеко, в других городах, но, когда двух парней зарезали буквально в квартале от нашего дома, сомнений в серьезности происходящего больше не осталось. Как-то на выходных мы ездили в Бристоль, к родителям Изобель, и всю дорогу туда и обратно натыкались на полицейские патрули и военные кордоны. Сельская Британия, издавна считавшаяся символом спокойствия и гармонии, теперь превратилась в место, полное ловушек и опасностей.
