Его грудь пересекали шрамы. Многие из них — неровные шрамы сражений. Другие были пугающе аккуратными, симметричными и чистыми, словно кожу вырезали специально.
В руке Алтан держал трубку. Он поднес ее к губам и глубоко затянулся, закатив алые глаза. Он выпустил дым из легких и медленно и довольно вздохнул.
— Алтан? — тихо сказала она.
Похоже, он ее не услышал. Рин пересекла комнату и медленно опустилась на колени рядом с ним. Запах был до головокружения знакомым — опиум, сладкий, как гниющие фрукты. Это напомнило Тикани, живые трупы, растрачивающие жизнь в опиумных притонах.
Наконец, Алтан посмотрел на нее. Его лицо дернулось в равнодушной улыбке, и даже среди руин Голин-Нииса, даже в городе мертвецов Рин подумала, что никогда не видела ничего ужаснее.
Глава 22
— Ты знал? — спросила Рин.
— Мы все знаем, — пробормотал Рамса. Он осторожно дотронулся до ее плеча, пытаясь успокоить, но это не помогло. — Он пытается это скрывать. Но получается не очень.
Рин застонала и прижала лоб к коленям. Она почти ничего не видела сквозь слезы. Было больно дышать, как будто у нее переломаны ребра, как будто отчаяние сдавило грудь с такой силой, что Рин не могла выдохнуть.
Наверное, это конец. Временная столица пала, друзья погибли или сломлены, а Алтан…
— Почему? — взвыла она. — Разве он не знает, как это сказывается на вас?
— Знает. — Рамса опустил руку и сжал пальцы на коленях. — Видимо, просто не может ничего поделать.
Рин понимала, что так и есть, но не могла с этим смириться.
Она знала, что такое кошмар опиумной наркомании. Она видела клиентов Фанов — многообещающих молодых ученых, процветающих торговцев, талантливых людей, чью жизнь разрушил опиум. Она видела гордых правительственных чиновников, всего за несколько месяцев превратившихся в дрожащих побирушек, выпрашивающих на улицах деньги на новую дозу.
Но Рин не могла примерить этот образ на своего командира.
Алтан непобедим. Лучший мастер боевых искусств в стране. Алтан не… не мог быть…
— Он же наш командир, — резко сказала она. — Как он может драться, когда… когда он такой?
— Мы его прикрываем, — тихо отозвался Рамса. — Он никогда не курит чаще одного раза в месяц.
Это происходило, когда от него пахло дымом. Когда он куда-то исчезал и Рин не могла его найти.
Он просто лежал с пустыми, остекленевшими глазами у себя в кабинете и посасывал трубку.
— Омерзительно, — сказала она. — Это… это жалко.
— Не говори так, — оборвал ее Рамса и сжал пальцы в кулак. — Возьми эти слова обратно.
— Он наш командир! У него есть долг перед нами! Как он может…
Но Рамса снова ее прервал:
— Я не знаю, как Алтан выжил на том острове. Но знаю, что с ним произошло нечто немыслимое. Еще несколько месяцев назад ты не знала о том, что ты спирка. Но Алтан за одну ночь потерял всех. Ты не прошла через такую боль. И потому ему это нужно. Да, это уязвимость. Но я его не осуждаю. Не смею его осуждать, потому что не имею права. Как и ты.
Две недели копошась в руинах, взламывая запертые подвалы и перемещая трупы, цыке нашли меньше тысячи уцелевших, а ведь когда-то в городе жило полмиллиона человек. Прошло слишком много времени. Они потеряли надежду найти кого-то еще.
Впервые после начала войны цыке не планировали никаких операций.
— Чего мы ждем? — спрашивал Бацзы по нескольку раз на дню.
— Приказов, — всегда отвечала Кара.
Но приказов не последовало. Алтан обычно отсутствовал, иногда пропадая целыми днями. Когда он был на месте, то не в том состоянии, чтобы отдавать приказы. Чахан принял командование на себя, и цыке занимались обычной рутиной. В основном стояли в карауле. Все знали, что враг уже ушел вглубь страны, чтобы завершить начатое, и в Голин-Ниисе нечего охранять, кроме руин, но все-таки они подчинялись.
Рин сидела над воротами, опершись на копье, и наблюдала за ведущей в город дорогой. Она была в ночном карауле, но это не имело значения, ведь спать она все равно не могла. Стоило закрыть глаза, и она видела кровь. Запекшуюся кровь на улицах. Кровь в реке Голин. Трупы на крюках. Детей в бочках.
Есть она тоже не могла. Любые блюда отдавали трупной вонью. Рин лишь раз попробовала мясо — Бацзы поймал в лесу двух кроликов, освежевал их и насадил на палку, чтобы поджарить. Когда Рин почуяла запах, она несколько минут блевала. Она не могла отличить кроличье мясо от обугленной плоти трупов на площади. Не могла ходить по Голин-Ниису, не представляя, как людей казнили. Не могла смотреть на сотни отсеченных голов на шестах и не представлять при этом солдата, идущего вдоль стоящих на коленях пленных, как он снова и снова методично поднимает меч, словно косит пшеницу. Не могла пройти мимо младенцев в бочках-могилах, не услышав их безумные крики.
Все время ее разум вопил, вопрошая и не получая ответа: «Почему?»
Она не понимала такую жестокость. Рин понимала, откуда берется жажда крови. Она и сама была в ней виновна. Она тоже познала безумие схватки и зашла дальше, чем следовало, причиняла другим боль, когда стоило остановиться.
Но зверство такого масштаба, бессмысленная резня подобного размаха по отношению к невинным людям, которые и пальцем не пошевелили в свою защиту, — этого она представить не могла.
Они же сдались, хотелось ей закричать вслед ушедшему врагу. Они сложили оружие. Они не представляли для вас угрозы. Зачем вы это сделали?
Она не находила рационального объяснения.
Потому что ответ и не мог быть рациональным. Это не имело отношения к военной стратегии. Ни к нехватке провизии, ни к риску возможного восстания или контратаки. Просто один народ считал другой ничтожным.
Мугенцы устроили резню в Голин-Ниисе только по одной причине — они не считали никанцев людьми. А если противник не человек, если он таракан, то какая разница, сколько их ты убьешь? Какая разница — раздавить муравья или спалить весь муравейник? Почему бы не оторвать насекомому крылья ради забавы? Может, жук и чувствует боль, но какое это имеет значение?
Что может сказать жертва, чтобы мучитель признал в ней человека? Как заставить врага признать твое существование?
С какой стати врагу вообще об этом думать?
Война — это крайности. Мы или они. Победа или поражение. Середины не бывает. Никакой пощады. Никакой капитуляции.
Рин поняла, что та же логика стоит и за уничтожением Спира. Для Федерации стереть с лица земли целый народ всего за одну ночь — это вовсе не зверство. Всего лишь необходимость.
— Да ты обезумел.
Рин дернула головой. Она снова окунулась в очередную дремоту истощения. Она дважды моргнула и посмотрела в темноту, пока источник голоса не превратился из бесформенной тени в узнаваемую фигуру.
