— Что может быть еще мрачнее? — в отчаянии выкрикнула она. Голос отразился эхом от стен пещеры. — Что может быть хуже? Даже вы пошли на риск и открыли двери в бездну…
— Это была ошибка, — сказал Цзян тоном нашкодившего ребенка. — Мне не следовало это делать. Не следовало выпускать их в Синегарде.
— Вы просто струсили, — прошипела Рин. — Открыли дверь в бездну, выпустили этих тварей, а потом сбежали сюда и предоставили нам разбираться с последствиями. Когда вы перестанете прятаться? Когда перестанете трусить? От чего вы бежите?
Цзян выглядел так, словно эти слова причинили ему боль.
— Храбрецом быть легко. Труднее знать, когда прекратить сражаться. Я усвоил этот урок.
— Наставник, прошу вас…
— Если вы выпустите эту армию на Муген, война продлится много поколений, — сказал Цзян. — Вы не просто спалите целые провинции. Вы разорвете саму ткань мироздания. В этой горе заточены не люди, а боги. Мир станет игрушкой в их руках. Они перекроят природу по своему разумению. Сроют с лица земли горы и начертят новые русла рекам. Превратят мир смертных в тот же хаотичный поток первобытных сил, что составляют Пантеон. Но в Пантеоне боги находятся в равновесии. Жизнь и смерть, свет и тьма — каждый из шестидесяти четырех богов имеет свою противоположность. Но стоит привести богов в этот мир, и равновесие нарушится. Вы обратите мир в прах, и лишь демоны будут царить на обломках.
Когда Цзян закончил, в темноте повисло тяжелое молчание.
— Я смогу взять их под контроль, — сказал Алтан, хотя даже Рин слышала его неуверенность, как у мальчишки, заверяющего самого себя, что он умеет летать. — В этих телах заключены люди. Боги не вырвутся на свободу. С моими людьми у меня получалось. Суни заключили бы сюда много лет назад, но я его укротил, я способен вернуть его из безумия…
— Ты и сам безумен. — Цзян говорил почти шепотом, одновременно и с трепетом и с недоверием. — Тебя ослепила жажда мести. Зачем ты это делаешь? — Он схватил Алтана за плечо. — Ради империи? Из любви к своей стране? Почему, Тренсин? Что ты говоришь самому себе?
— Я хочу спасти Никан, — напирал Алтан. И напряженно повторил, словно пытаясь убедить самого себя: — Я хочу спасти Никан.
— Нет, не хочешь. Ты хочешь стереть с лица земли Муген.
— Это одно и то же!
— Разница между этим — целый мир, именно потому, что ты этого не видишь, у тебя ничего не выйдет. Твой патриотизм — это фарс. Ты прикрываешь свой карательный поход моральными аргументами, хотя готов погубить миллионы, лишь бы добиться того, что называешь справедливостью. Именно это случится, когда ты откроешь Чулуу-Корих, и ты это знаешь. Не только Муген заплатит дань твоей мести, но и все несчастные, попавшиеся на пути бури твоего безумия. Хаос ни для кого не делает отличий, Тренсин, вот почему эту тюрьму нельзя открывать. — Цзян вздохнул. — Но тебе, конечно же, все равно.
Алтан выглядел так, будто Цзян дал ему пощечину.
— Тебе уже давно на все плевать, — продолжил Цзян, оглядев Алтана с жалостью. — Ты сломлен. Ты перестал быть собой.
— Я хочу спасти свою страну, — монотонно повторил Алтан. — А вы трус.
— Я в ужасе, — признал Цзян. — Но лишь потому, что начинаю вспоминать, кем я когда-то был. Не вступай на этот путь. Твоя страна лежит в руинах. Кровь ее не вернет.
Алтан безмолвно взирал на него, не в силах возразить.
Цзян склонил голову набок.
— Ирцзах знал, верно?
Алтан испуганно заморгал.
— Что? Ирцзах не… Ирцзах никогда…
— Да, он знал, — вздохнул Цзян. — Наверняка знал. Дацзы ему рассказала, она же понимала, что я не стану этого делать, но должна была убедиться, что Ирцзах знает, как тебя обуздать.
Сбитая с толку Рин переводила взгляд с одного на другого. От лица Алтана отхлынула кровь, оно исказилось от ярости.
— Да как вы смеете… Как вы можете обвинять…
— Это я виноват, — сказал Цзян. — Я должен был настоять на том, что ты нуждаешься в помощи.
— Мне не нужна помощь, — ответил Алтан, но его голос дрогнул.
— Еще как нужна, — печально произнес Цзян. — Прости. Я должен был за тебя бороться. Ты был испуганным ребенком, а тебя превратили в оружие. А теперь… теперь тебе уже не помочь. Но ее еще можно спасти. Не сжигай вместе с собой и ее.
Оба посмотрели на Рин.
Рин переводила взгляд с одного на другого. Так вот каков ее выбор. Лежащие перед ней пути были ясны. Алтан или Цзян. Командир или наставник. Победа и месть или… то, что обещал ей Цзян.
Но что он обещал? Только мудрость. Только понимание. Просветление. Но это означало лишь новые опасения, мелкие оправдания для того, чтобы сдерживать силу, к которой она имеет доступ…
— Я учил тебя большему. — Цзян положил руку ей на плечо. В его голосе звучала мольба. — Разве не так? Рин?
Он был способен им помочь. Он мог бы остановить резню в Голин-Ниисе. Мог бы спасти Нэчжу.
Но Цзян скрылся. Страна нуждалась в нем, а он сбежал и спрятался здесь, не думая о тех, кого покинул.
Он ее бросил.
Даже не попрощался.
Но Алтан… Алтан не переставал в нее верить.
Пусть Алтан оскорблял ее и бил, но он верил в ее силу. Он лишь хотел сделать Рин сильнее.
— Простите, наставник, — сказала она. — Но я выполняю приказ.
Цзян выдохнул, его рука упала с плеча Рин. И как всегда под его взглядом, Рин ощутила удушье, как будто Цзян видел ее насквозь, каждую частичку. Он оценивал ее своими светлыми глазами, и Рин его подвела.
И хотя она сделала выбор, Рин не могла вынести разочарования Цзяна. Она отвернулась.
— Нет, это ты меня прости, — ответил Цзян. — Прости меня. Я пытался тебя предупредить.
Он переступил обратно через осколки своего постамента. И закрыл глаза.
— Наставник, пожалуйста…
Он начал произносить заклинания. Осколки камня под его ногами стали двигаться, как жидкость, и снова приняли форму гладкого и цельного постамента, медленно поднявшегося с поверхности.
Рин бросилась вперед.
— Наставник!
Но Цзян молча застыл. А потом камень полностью закрыл его лицо.
— Он ошибается.
Голос Алтана дрожал — то ли от страха, то ли от ярости, Рин не могла сказать.
— Совсем не поэтому… Я не… Он нам не нужен. Мы пробудим остальных. Они будут сражаться за меня. И ты… Ты же будешь за меня сражаться? Рин?
— Конечно буду, — прошептала она, но Алтан уже сносил трезубцем следующий постамент, исступленно обрушивая на него сталь снова и снова.
— Проснись, — выкрикнул он, и его голос сорвался. — Проснись, давай же…
