Цзян ткнул в ее сторону садовыми ножницами.
— Не смей говорить со мной таким тоном!
Она грохнула подносом с кусочками кактусов о полку.
— Я знаю, кое-чему вы меня не учите. Специально держите в неведении. И я не понимаю почему.
— Потому что ты меня тревожишь. Ты обладаешь такими способностями, как никто другой, даже Алтан. Но ты нетерпелива. Беспечна. И пытаешься увильнуть от медитации.
Она и впрямь пыталась увильнуть от медитации. Предполагалось, что Рин должна вести дневник медитации, записывать каждый раз, когда она успешно помедитировала в течение часа. Но накапливались задания по другим предметам, и Рин пренебрегала ежедневным ничегонеделанием.
— Не вижу в ней смысла, — сказала она. — Если нужно на чем-то сосредоточиться — я могу. На чем угодно. Но опустошать разум? Избавиться от мыслей? От чувств? Какой от этого толк?
— Это отсекает тебя от материального мира, — ответил Цзян. — Как ты можешь достичь духовного мира, если поглощена тем, что происходит у тебя под носом? Я знаю, почему это для тебя так сложно. Тебе нравится опережать однокурсников. Нравится лелеять былые обиды. Ненавидеть так приятно, верно? До сих пор ты накапливала гнев и использовала его как топливо. Но пока не научишься его отпускать, ты не найдешь путь к богам.
— Так дайте мне психоделики, — предложила Рин. — Чтобы я отпустила гнев.
— А теперь ты торопишься. Я не позволю тебе заниматься тем, в чем ты едва разбираешься. Это слишком опасно.
— Какая опасность в том, чтобы просто сидеть неподвижно?
Цзян встал и опустил руку с ножницами.
— Это не просто какая-то сказочка, в которой ты можешь взмахом руки попросить богов исполнить три желания. Мы здесь не глупостями занимаемся. Эти силы могут тебя сломать.
— Ничего со мной не случится, — огрызнулась она. — Со мной вообще ничего не происходит уже несколько месяцев. Вы все твердите о богах, но при медитации мне просто становится скучно, чешется нос, и каждая секунда кажется вечностью.
Она потянулась за цветком мака.
Цзян оттолкнул ее руку.
— Ты не готова. Даже близко.
Рин вспыхнула.
— Это всего лишь наркотики…
— Всего лишь наркотики? Всего лишь? — Голос Цзяна перешел в визг. — Я вынесу тебе предупреждение. И только один раз. Ты не первый студент, выбравший Наследие. О да, Синегард много лет пытался выпускать шаманов. Хочешь знать, почему никто не воспринимает этот предмет всерьез?
— Потому что вы пускаете газы на заседаниях совета?
На это он даже не рассмеялся, а значит, это куда серьезнее, чем ей казалось.
Вообще-то, выглядел он так, словно ему причинили боль.
— Мы пытались, — сказал он. — Десять лет назад. У меня было четверо студентов, таких же способных, как и ты, но не обладающих яростью Алтана или твоим нетерпением. Я учил их медитировать, рассказывал о Пантеоне, но у тех кадетов было только одно на уме — как вызвать богов и напитаться их силой. И знаешь, что случилось?
— Они вызвали богов и стали великими воинами? — с надеждой спросила Рин.
Цзян уставился на нее тяжелым взглядом.
— Все они сошли с ума. Все до единого. Двое были достаточно смирными, поэтому их заперли в сумасшедший дом до конца дней. А другие двое представляли опасность для самих себя и окружающих. Императрица отправила их в Бахру.
Рин вытаращилась на него. Она не представляла, что на это ответить.
— Я встречал души, которые не могут найти свои тела, — сказал Цзян. Сейчас он выглядел стариком. — Встречал людей, находящихся на полпути к миру духов, застрявших между нашим миром и тем. И что это означает? Что не надо. Играть. С огнем. — С каждым словом он дотрагивался пальцем до ее лба. — Если ты не хочешь, чтобы твои гениальные мозги разлетелись на кусочки, делай, как я говорю.
Рин чувствовала твердую почву под ногами лишь на других занятиях. Их темп в два раза увеличился, и хотя Рин с трудом не отставала от остальных, учитывая абсурдные нагрузки со стороны Цзяна, было приятно для разнообразия изучать что-то, несущее смысл.
Рин всегда чувствовала себя чужаком среди однокурсников, но в этом году как будто поселилась совершенно в ином мире. Она все дальше отдалялась от мира, где все функционирует как положено, где реальность не меняется, где Рин знает форму и природу вещей и ей не напоминают о том, что на самом деле она ничего не знает.
— Ну правда, — спросил как-то за обедом Катай. — Что ты изучаешь?
Как и все остальные однокурсники, Катай считал Наследие курсом истории религии, смесью антропологии и народной мифологии. Рин их не поправляла. Проще поддерживать правдоподобную ложь, чем пытаться убедить в правде.
— Что ни одно мое представление о мире не было верным, — задумчиво ответила Рин. — Что реальность пластична. Что в каждом живом существе есть скрытые связи. Что весь мир — лишь мысль, грезы бабочки.
— Рин?
— Что?
— Твой локоть в моей каше.
Она вытаращила глаза.
— Прости.
Катай отодвинул миску подальше.
— О тебе болтают. Другие кадеты.
Рин скрестила руки на груди.
— И что говорят?
Катай помолчал.
— Что ты, наверное, начала кое-что соображать. И ничего хорошего это не означает.
А разве она ожидала что-то другое? Рин закатила глаза.
— Они меня не любят. Вот так сюрприз.
— Дело не в этом, — сказал Катай. — Они тебя боятся.
— Потому что я выиграла турнир?
— Потому что ты ворвалась сюда из деревни, о которой никто никогда не слышал, и отвергла одно из самых престижных предложений, чтобы учиться у местного безумца. Никто не может понять, что ты собой представляешь. Никто не знает, чего ты добиваешься. — Катай повернулся к ней. — А чего ты добиваешься?
Она задумалась. Рин знала это выражение на лице Катая. В последнее время она видела его часто, чем дальше ее занятия удалялись от тем, которые можно легко объяснить непосвященному. Катай терпеть не мог, когда чего-то не знает, а Рин не нравилось что-то от него утаивать. Но как объяснить ему цель занятий Наследием, если она и себе-то толком не может ее объяснить?
— В тот день на ринге со мной что-то произошло, — наконец сказала она. — Я пытаюсь понять, что именно.
Она приготовилась встретиться с клиническим скепсисом Катая, но тот лишь кивнул.
— И ты считаешь, что у Цзяна есть ответы?
Она выдохнула:
— Если нет у него, то нет ни у кого.
— Но ведь до тебя доходили слухи…
— Безумцы. Выбывшие студенты. Заключенные в Бахре, — сказала она. Все рассказывали разные истории о прежних учениках Цзяна. — Я знаю. Поверь, я знаю.
