В то время я испытывала только чувство тревоги оттого, что нам не разрешили выйти на свободу. «Почему они не могут освободить всех нас?» – захлебываясь от рыданий, спрашивала я папу, когда мы возвращались в следственный изолятор штаб-квартиры гестапо. «Потому что они считают, что мы враги», – тихо ответил папа.
Вскоре нас загнали в черный тюремный фургон и повезли в тюрьму. Голландские тюремщики вытащили нас и отделили мужчин от женщин. Я повернулась и увидела папу: он поднял голову и проговорил одними губами: «Выше нос!»
Нас с мамой привели в женскую часть тюрьмы – большую общую комнату примерно с сорока другими женщинами, плотно заполнявшими двухъярусные кровати, и с грязным туалетом в углу. В ту ночь я забралась на койку с мамой, и мы беспокойно лежали, засыпая и просыпаясь, когда приходили новые заключенные, плакали дети, а у одной женщины случались приступы астмы. Я не могла осознать, как все это случилось со мной. Я была маленькой девочкой, всего пятнадцати лет, и меня уже преследовали из страны в страну нацисты, заставляли скрываться в разных домах, а теперь я оказалась в тюрьме.
Чувства гнева и горечи вихрем кружились в моем сознании, но главным ощущением было опустошение. Утром нам выдали крошечный кусок хлеба и немного воды, и я жадно проглотила все это, ведь это была первая еда, которую мы увидели со времени праздничного завтрака в день моего рождения. Одна женщина, пытавшаяся успокоить других заключенных, подошла и села рядом со мной на койке, пока я ела. Ее звали Нина Чопп, она родилась в Амстердаме, в русской семье. Она рассказала, что готовилась поступать в университет, когда в страну вторглись нацисты, но ей удалось скрыться с младшей сестрой, братом, его женой и их сыном Рушей. Ее мать нацисты поймали сразу же.
– По крайней мере, мы в голландской тюрьме, – утешала она меня: голландцы были известны своей гуманностью.
В конце второго дня пребывания нам сказали, что мы будем переведены в другое место – транзитный лагерь в далекой голландской глубинке, местечке под названием Вестерборк.
– Там будет лучше, – сказала Нина, отмечая тесные и ужасные условия тюрьмы. – И пока мы будем в Голландии, безопасность гарантирована.
Солдаты запихнули нас в обычное купе поезда, похожее на то, в котором мы когда-то ездили в качестве пассажиров, и стояли над нами со своими ружьями, пока мы проезжали по голландской сельской местности, где в самом разгаре было прекрасное лето. Прошло много времени с тех пор, как я видела поля и цветы, овец и коров, и как я завидовала фермерам, которые попадались нашему взору в пути. Они имели возможность наслаждаться свободой, сажать свои сады, кататься по проселочным дорожкам и обрабатывать посевы. Я цеплялась за каждую деталь в пути, пока мы не прибыли к пункту назначения.
Вестерборк был первоначально построен голландцами как временный лагерь для еврейских беженцев, прибывших сюда в 1930-х годах. После того как нацисты оккупировали страну, он стал лагерем для евреев, а затем депортационным центром для отправляемых в концентрационные лагеря и лагеря смерти.
Мы прибыли на закате, и я обвела глазами плоское пространство лагеря.
«Не так уж плохо, – сказал папа, пытаясь поддерживать наш дух. – Мы все еще в Голландии и, по крайней мере, можем быть вместе. Возможно, тут будут знакомые, например, из лицея или девочки из Мерведеплейн – Дженни, Сьюзен или Анна».
Деревянные казармы и жилищные условия были примитивными, и люди выглядели напряженными и обеспокоенными, но не потерявшими надежду. Грязная главная улица, прозванная «бульваром страданий», проходила посередине лагеря, где большинство заключенных встречались и общались, обменивались новостями и сплетнями. В качестве вновь прибывших нас привели к стойке регистрации и попросили заполнить ряд форм и карточек. Администраторами и надзирателями были сами еврейские заключенные, находившиеся под надзором нацистских солдат. Центральное бюро по распределению должно было распорядиться по поводу наших продовольственных карточек, но гестаповцы уже унесли их. Затем нас отвели к распределительному столу для получения более подробной информации, после этого – в отдел размещения и, наконец, разместили в карантинных бараках.
Мы с мамой оказались в одном из женских бараков, где были двухъярусные кровати и сносное туалетное помещение. Хотя мы были отделены от Хайнца и папы, вскоре мы нашли друг друга, и нам разрешили поговорить на свежем воздухе. Хайнц присел в тенёк, и мы немного поболтали. В тот вечер мы все ели вместе в большой общей столовой, и нам подали традиционное голландское блюдо «стамппот» – картофельное пюре с морковью, политое соусом. За ужином другие заключенные рассказали нам о жизни в Вестерборке.
Как и во всех лагерях, в Вестерборке быстро развилась уникальная, своеобразная культура. Во время расцвета его функционирования там имелись большая больница более чем на 1000 коек, специализированные консультанты и амбулаторное отделение, а также лагерная столовая и склад, где люди могли какое-то время покупать вещи, недоступные в других местах Нидерландов, включая рыбу, огурцы, пудинговые смеси и букеты цветов. Были также большие мастерские и отдел пошива одежды со специальной машиной, которая заштопывала стрелки на женских чулках (чтобы все починить до прибытия в Аушвиц). До нашего приезда в лагере было знаменитое кабаре-шоу из заключенных, в котором участвовали два известных певца – Джонни и Джонс.
Самым страшным моментом недели был день, когда поезд уезжал, унося тысячи несчастных евреев на Восток, к своей смерти. Когда приближались поезда, нарастало напряжение: кто в списке? Пустой поезд внезапно приезжал ночью, и заключенные, просыпаясь утром, видели длинную линию вагонов для скота, ожидавших их на железнодорожных путях.
Как писал голландский историк Жак Прессер в своем исследовании об уничтожении голландских евреев, подобные дни наполнялись тоской и отчаянием, но для тех, кто не был в списке и выигрывал, возможно, дополнительную неделю отсрочки, также наступало резкое облегчение. Бывшие заключенные писали о том диссонансе, который возникал, когда евреев запихивали в вагоны поезда, а в это время в лагерном кабаре проходило оживленное представление, и звуки музыки и танцев наполняли пространство вокруг. Все отчаянно хотели остаться в Вестерборке, зная, что единственным вариантом для отправления был поезд, который доставил бы их в место, которое Прессер описал как «неизвестную страну, откуда никто не возвращался».
С 1942 года Вестерборком управляли комендант Альберт Конрад Геммекер и его любовница и секретарь Элизабет Хассель. Она наняла одного из заключенных в качестве личного портного, и ее своенравная жестокость по отношению к любой несчастной еврейской женщине, попавшейся на глаза ее любовнику, была особенно опасной.
Геммекер был типичным нацистом; бесчувственная жестокость сочеталась в нем с внезапными порывами «цивилизованной» гуманности, и чередовались они по прихоти. Одна женщина писала, что он никогда никого не называл «евреем», только «лагерным заключенным», в то время как другой бывший узник вспоминал, что были коменданты, которые пинками ног заталкивали людей в поезда, но Геммекер «провожал их с улыбкой». Однажды он отменил освобождение от перевозки больной девочки и приказал ей сесть в поезд, произнеся: «Она все равно умрет».
