Я взяла два пуховых одеяла и нашла сапоги для верховой езды – моя первая приличная пара обуви за последнее время. Мне казалось, что они выглядят замечательно, и только позже я поняла, что они даже из разных пар. Я нашла одежду и для мамы: темно-синее шерстяное платье, которое оказалось слишком коротким для нее, серые шерстяные чулки и ботильоны на шнуровке. С бритой головой она выглядела ужасно.
Каждый из нас завернулся в одеяло. Мы, должно быть, выглядели как двое странных лысых пухлых существ, бродивших по бесплодному ландшафту в поисках еды.
Добыть воду было тоже непросто. 19 января, через несколько часов после ухода немцев из лагеря, советские самолеты разбомбили промышленный комплекс И.Г. Фарбен, где работали узники Аушвица и Моновица на производстве химических веществ, в том числе газа Циклон Б. Бомбардировки отсекли подачу воды и электричества в лагерь и его окрестности, оставив нас без света и питья. Сначала мы таяли снег, но потом я пошла с наиболее сильными женщинами взламывать лед на замерзшем пруду у входа в лагерь – тогда мне пришлось плестись обратно в барак с тяжелыми ведрами.
Мы пережили первые несколько дней, но оставалось еще много проблем. Живя в бараке, мы чувствовали себя уязвимыми: нары были все такими же жесткими и холодными, а также угрожала реальная возможность того, что немцы вернутся.
Неожиданно 25 января отряд войск Службы безопасности СС действительно вернулся в лагерь Аушвиц I с целью убить всех оставшихся заключенных. Точно так же они вытащили всех больных и слабых из своих коек и заставили их выстроиться на снегу для расстрела, но тут еще раз налетели советские самолеты. «Возвращайтесь в бараки!» – крикнул один из офицеров, и солдаты исчезли так же внезапно, как и прибыли.
На следующий день, рано утром, эсэсовцы вернулись в Биркенау на бронированных машинах. Они подожгли крематорий №5, а затем поехали взрывать близлежащие мосты. В небе вели бой немецкие и советские самолеты.
Когда на следующее утро рассвело, мы уже серьезно обсуждали, что делать и куда идти. Разговор продолжался несколько часов. Внезапно дверь в барак распахнулась, и женщина закричала: «Там у ворот – медведь!»
Это казалось маловероятным, но в Биркенау не было ничего невероятного. Мы с волнением направились к выходу, и перед нами предстало своеобразное зрелище: действительно, там был «медведь». Большой человек в медвежьей шкуре изумленно глядел на нас с таким же испуганным выражением лица. Возможно, мне надо было быть осторожнее, но безудержная радость охватила меня в тот момент. Я подбежала к нему, бросилась на руки, и он меня обнял. Это было 27 января 1945 года – советские войска пришли освобождать нас.
После окончания войны было много ревизионистских точек зрения о роли и действиях союзнических сил. Некоторые из них подвергают сомнению идею о том, что одна сторона была «злой», а другая «доброй», и, возможно, это правильно. Документы показали, что британцы и американцы хорошо знали об истреблении евреев в Аушвице уже в 1943 году – и отклонили ходатайство о бомбежке газовых камер летом 1944 года.
Сотрудник британского Министерства иностранных дел написал, что бомбардировка Освенцима может привести к «потоку беженцев», которые направятся в Палестину, в то время все еще находившуюся под британским протекторатом, и потребуют независимости родины. Возможно, бомбардировка Освенцима не имела бы большого значения, ведь большинство его узников к тому времени были уже мертвы. Может быть, еще больше людей было бы убито при нападении – кто знает. Несомненно то, что победа в войне и сохранение сильной антииммиграционной политики являлись более приоритетными задачами для союзников, чем помощь евреям.
Много написано и о роли русских солдат, и о том, что они насиловали немецких женщин. Мне хотелось бы найти в своем сердце хоть каплю сочувствия к этим женщинам, но я не могу этого сделать, учитывая то, что претерпела моя семья от рук нацистского режима, который поддерживался этими женщинами. Вы должны понять, что я не могу быть объективной в этом вопросе: мои собственные страдания и потери слишком глубоки и болезненны. Рассудок же говорит мне о том, что права человека равны для всех, и что зверства, совершаемые против кого бы то ни было, недопустимы.
Мой опыт общения с советскими солдатами состоял в том, что они были моими освободителями и друзьями. Те первые солдаты были из 60-й армии 1-го Украинского фронта, под командованием генерала Павла Курочкина. В течение ближайших нескольких дней сначала малые, а затем все более многочисленные группы солдат обосновывались в лагере. Они готовили для нас сытную еду, говорили с нами и давали погреться у костра.
Мама все еще считала, что нам безопаснее уйти из бараков, и мы временно поселились на заброшенной гауптвахте с Ольгой и Иветтой, француженкой. Дом охранника был маленьким и уютным, и мы спали на нормальных кроватях впервые с момента нашего прибытия в Аушвиц.
Там мы напряженно ждали окончания войны или какого-то знака, что немцы ушли навсегда. Линия фронта проходила все еще очень близко, и советские войска уходили и приходили снова, в зависимости от хода боевых действий. 231 солдат погиб в боях при освобождении лагеря и в сражениях с отступавшими немцами.
Мы ощущали напряженность, неопределенность и угрозу. Однажды, когда мама набирала воду, к ней пристали солдаты СС, которые с визгом остановились возле нее на своем грузовике. Я с ужасом наблюдала из окна сторожевого дома, как ей приказали идти за ними по дороге с другими женщинами из лагеря. Иветта и Ольга пытались утешить меня, когда я обезумела от горя: как я могла потерять маму именно сейчас?
Только поздно вечером она вернулась. Мама рассказала о том, что видела: немцы начали расстреливать других женщин, и она поняла, что единственный способ выжить – это лечь в снег и притвориться мертвой. Она соответствующим образом шаталась на ногах, кашляла и вдруг сделала вид, что потеряла сознание, а встала только через несколько часов. Возвращалась мама обратно по дороге, усеянной кровавыми трупами.
Это были тяжелые и отчаянные дни. Тот факт, что мы были так близки к свободе, делал смерть еще более жестокой. Трудно смириться с тем, что многие женщины погибли не от рук нацистов, а от хорошей горячей пищи, предоставленной нашими освободителями. После столь длительного голодания тела узников просто не могли справиться с внезапным изменением рациона.
Я начала предпринимать экстраординарные действия для выживания. Однажды мы вышли за едой и наткнулись на мертвого коня советских солдат, которого только что застрелили.
– Ну же, – прошептала Ольга, подводя меня к туше, лежавшей на снегу и испускавшей пар. Она взяла нож и начала разрезать коню живот.
– Посмотри сюда! – воскликнула она. Я нехотя подняла глаза. Внутри у лошади был полусформировавшийся жеребенок. Тошнота подступила к горлу, и я отвернулась, но Ольга сказала:
– Отлично подойдет для рагу!
Поедание нерожденного жеребенка казалось мне ужасающим действом, и я вздрогнула, представив себе это на секунду. Но я тоже голодала, и желание съесть мяса было сильным и первобытным. Я не притронулась к жеребенку, но в ту ночь я тоже сидела у костра, и мы ели конину.
