Я надеялась на то, что все наши горести закончились, но, увы, они еще ждали нас впереди. На третий день нашего путешествия мы остановились за городом Лемберг (ныне Львов), и мама вышла из вагона справить нужду. Через несколько минут поезд снова начал движение, но мама все еще сидела на корточках рядом с путями.
– Мама, мама! – закричала я, протягивая ей руку, а она побежала по дорожке. Она еще не совсем окрепла и не могла схватить меня за руку, чтобы я втащила ее в вагон. Другие люди в поезде тоже протягивали руки, но у нее просто не получалось дотянуться.
– Остановите! – вопила я, а мы все отдалялись. – Подождите мою маму!
Солдаты не обращали никакого внимания на стоявшую на обочине маму, беспомощно наблюдавшую за тем, как мы исчезаем.
– Она найдет нас, все будет в порядке, – пытались утешить меня остальные.
– Как она может нас найти, когда даже мы не знаем, куда едем? – отвечала я в отчаянии. Снова мы с мамой разделились. Я могла надеяться только на то, что каким-то образом маме удастся найти меня. Мы ехали еще три дня, пока не добрались до украинского города Черновцы, где нас расквартировали в заброшенном здании, которое когда-то было школой. Меня переполняла тревога; я едва могла поверить в то, что снова потеряла мать. Она была совсем одна, и я никак не могла помочь ей. Мне оставалось только ждать и стараться не терять надежды.
Однажды ночью в комнате зажегся свет, и солдаты разбудили нас, проходя мимо с огромными ведрами картошки.
– Еще едут! Еще! – объясняли они. Прибывали новые солдаты для сражения на фронте, и их нужно было кормить. Я устала, но, конечно, поднялась и начала помогать.
Потом я увидела, что многие женщины из лагеря отказываются.
– Почему мы должны чистить картошку? – жаловались они. – Мы уже и так тяжело наработались. Мы жертвы.
В тот момент я решила, что никогда не буду жертвой, что бы со мной ни случилось. Я бы никогда не позволила себе занять такую позицию – это было почти признанием своей абсолютной беспомощности, что нацисты и хотели внушить нам. Я не была беспомощной. Я выжила. В ту ночь я начистила больше картошки, чем за всю последующую жизнь, и в процессе все оживлялись водкой, щедро раздаваемой солдатами, которые также развлекали нас неистовыми русскими плясками.
Потом я, обессилевшая, провалилась в хмельной сон, и снилась мне только картошка.
– Оставьте меня в покое! – застонала я, почувствовав, что спустя мгновение (так мне показалось) кто-то меня уже будил. Потом я почувствовала, что меня трясут.
– Нет. Дайте поспать! – я плотнее завернулась в свое одеяло и легла на другой бок. Трясти стали сильнее.
– Ну что? – сдалась я наконец и с чувством раздражения открыла глаза. Рядом была мама.
Отставши от поезда за пределами Лемберга, мама пошла пешком по территории, которая раньше принадлежала Австрии, и на ночлег остановилась в Коломые с возвращавшейся еврейской семьей. Группе советских солдат удалось с помощью сложного языка жестов объяснить ей, что, по их мнению, поезд из Освенцима направлялся в Черновцы, и она уже прошла часть пути. Наконец, она села на другой поезд с несколькими британскими военнопленными, которые согласились отправить ее первое за три года письмо дедушке Рудольфу и бабушке Хелен.
– Эви! – произнесла мама со слезами облегчения на глазах. Ее переполняла радость от встречи, но вместо того, чтобы обнять ее, я начала возмущаться.
– Где ты была?! – кричала я. – Как ты могла опоздать на поезд! Я так волновалась за тебя…
Я все продолжала вопить, бредя, как сумасшедшая, пока, наконец, мне не стало тяжело дышать.
Мама вела себя очень спокойно. Она только обняла меня и объяснила, что произошло.
– Даже когда я узнала, что ты в Черновцах, я была в ужасе. Я не понимала, где нахожусь, потому что не могла прочесть ни одного железнодорожного знака! К счастью, вывеска на станции Черновцы была написана на немецком, а не на украинском, иначе мы, возможно, никогда не нашли бы друг друга.
Потом я обняла маму и почувствовала, какая она все еще худая. Я обхватила ее всю своими руками.
– Эви, – сказала она, – я обещаю, что мы больше не расстанемся.
В Черновцах меня привела в восторг еще одна вещь – кинотеатр. Билетер неохотно впустил нас: мы все еще выглядели шокирующе, даже по меркам истерзанных войной людей, которые были вокруг. Зернистый желтый свет кинопроектора поглотил частицы пыли между темной аудиторией и экраном, и время будто остановилось. Перед нами говорил и танцевал император Франц-Иосиф, и был занят делами бывшей Империи, как будто мир не изменился с тех пор. Сады дворца Шенбрунн ослепляли своим великолепием, знакомым мне с детства.
Персонажи общались на богатом, незагрязненном немецком языке, что затронуло самые глубинные струны моей памяти: это был мой родной язык, и я начала говорить на нем задолго до того, как нацисты его испортили.
Затем зажегся свет, а мы все еще сидели на пышных бархатных сиденьях, от которых у меня стали чесаться ноги под неподходящей, поношенной одеждой. Я теребила свои торчавшие, как кукурузная метелка, волосы, зная, что это выдавало во мне узника концентрационного лагеря так же, как желтая звезда говорила людям о том, что я еврейка. Мама и другие женщины из Аушвица сидели рядом со мной, и когда во время финальных титров играла музыка Иоганна Штрауса, я задавала себе один вопрос: как мы вообще выбрались оттуда и оказались здесь?
Мы все еще пытались выяснить у всех, кого встречали, где находятся папа и Хайнц, и постоянно думали и говорили о них. Тем временем мы готовились к следующему этапу нашего путешествия. На этот раз мы проехали по опустошенным землям Восточной Украины до черноморского порта Одессы.
Украина сильно пострадала во время войны, за некоторые территории бои шли по несколько раз, и города сжигались как советской, так и немецкой армиями при отступлении. Эти земельные угодья были хлебной корзиной Советского Союза, а украинские хозяйства производили легендарное зерно, овощи и колбасы. Сейчас мы не видели ничего, кроме обломков, сгоревших танков и военной техники, дорог, превращенных в бесполезные колеи, воронки и траншеи. Советский Союз потерял двадцать семь миллионов человек во Второй мировой войне, и семь миллионов из них были из Украины – почти каждый пятый из населения.
Этот пустынный вид стал немного разнообразнее, когда мы подъехали к станции в Одессе и почувствовали тепло тропического солнца на наших спинах. В Одессе климат был теплый, а город приютился под густыми зелеными холмами, которые опускались в прозрачные воды Черного моря. Несмотря на то что основная инфраструктура пострадала от войны и не было водопровода, красочная цветущая листва и бодрость людей вернули нас к жизни. Я обнаружила, что Одесса – город не только природной, но и рукотворной красоты. Мы остановились в заброшенном летнем дворце, который принадлежал царям, и я восхищалась красивыми фресками на потолке и изысканными паркетными полами.
