К счастью, Ян Эрик и Дьенке страстно увлеклись идеей. Материалы выставки уже перевели на английский язык для визита в Америку, и в Амстердаме была сделана двуязычная версия, так что Великобритания казалась очевидным пунктом следующего посещения. Без достаточного количества средств, но с полной решимостью, Ян Эрик прибыл в Лондон и создал временный музей в Ислингтоне. Как фанатик, разъезжая по Лондону на велосипеде своей возлюбленной, он начал распространять информацию, присоединяясь к местным советам, контролируемым Лейбористской партией, которые, по его мнению, могли поддержать идею выставки.
«Я быстро узнал, что к проведению выставки имеется более чем достаточный интерес», – рассказывает Ян Эрик. Вскоре он составил список около десяти советов по всей Великобритании, которые хотели бы провести выставку, начиная с Совета Большого Лондона.
Маленькая и неказистая карточка с приглашением на открытие упала в мой почтовый ящик в доме № 49 на улице Дорсет. Я считала организацию выставки отличной идеей: «Дневник» Анны Франк продавался миллионными тиражами в некоторых странах, и создавались клубы имени Анны Франк, библиотеки, улицы назывались ее именем, а в 1960-х годах появилась даже деревня Анны Франк для переселенцев, недалеко от города Вупперталь в Германии. Однако в некоторых других странах «Дневник» продавался менее успешно, в том числе в Великобритании, и я чувствовала, что люди все еще не хотят слышать о Холокосте. Я же считала, что уроки Холокоста по-прежнему имели большое значение: в середине 80-х годов бушевали холодная война, апартеид и конфликты между Центральной Америкой и Северной Ирландией. Похоже, настало время продолжить дискуссию о терпимости и взаимопонимании.
Тем не менее утром 12 февраля 1986 года я проснулась, не подозревая, что этот день станет поворотным моментом в моей жизни. Цви принес мне чашку чая в постель, как обычно, а потом ушел на работу. Я надела халат, спустилась вниз, включила радио и насыпала хлопьев в тарелки для мамы и себя. Вскоре она тоже пришла на кухню, и мы сели и начали болтать о том, что наденем сегодня. Я находилась в блаженном незнании того, что в тот вечер вернусь в Эджвар глубоко потрясенной – и изменившейся в корне.
Я помню очень мало о своей речи на первой выставке Анны Франк: только шок от того, что Кен Ливингстон поднял меня и провел к небольшой сцене, а затем я посмотрела в толпу и увидела маму, Джеки и Кэролайн, которые пришли со своими многочисленными друзьями и наблюдали за мной с нервным ожиданием. Следующий час размыт в моей памяти, но после того, как я закончила говорить, все близкие собрались вокруг меня. Мама горячо хлопала меня по плечу и говорила: «Молодец, молодец!» Незнакомые люди подошли, поблагодарили меня и что-то сказали в ответ на мое выступление, а я отвечала им в пьянящем оцепенении от облегчения и прилива адреналина, даже не осознавая, что говорю.
У меня было ощущение, что я шла по краю пропасти, балансируя между моей нынешней жизнью и прошлой. Внезапно нахлынули воспоминания о папе и Хайнце, нашей жизни в Амстердаме, ужасном пути на поезде в Аушвиц и о прощании на перроне. Я вспомнила холод и грязь Биркенау, обморожение пальцев на ногах и голод. Меня сковал ужас при появлении картины из прошлого: маму уводят на верную смерть в газовую камеру. Я старалась не допускать мыслей об этих событиях в течение многих лет, я отталкивала их от себя – как надеялась – навсегда. Теперь я позволила своей истории выйти наружу и не могла остановить поток воспоминаний, даже если бы захотела.
«Сегодня был удивительный день», – сказала я Цви позже. Мы улеглись в постель, измученные, в доме наконец-то все стихло. «Я была в ужасе, когда они попросили меня сказать несколько слов, я даже не знаю, откуда пришли мысли. Люди стали задавать мне вопросы – я никогда не думала, что кому-то это интересно. А теперь мне придется выступать с речью снова и снова; выставка проходит по всей стране, и они хотят, чтобы я присутствовала».
Я лежала в своей кровати, окруженная знакомыми предметами: старинным комодом, который я любила, серыми занавесками с маленькими розочками, светящимися от утреннего солнечного света, – но теперь все выглядело по-другому. Рассказ о своем лагерном опыте испугал, взволновал и опустошил меня. Я не могла себе представить, что придется снова рассказывать об этом. Что бы я говорила?
– Я помогу тебе, – сказал Цви. – Мы выясним, что именно ты хочешь сказать, и я напечатаю это на листе.
Именно так мы и поступили. Так же, как мама помогала Отто отвечать на письма, Цви вытащил нашу старую печатную машинку и начал фиксировать мои слова.
– Но они же не передают никаких чувств! – протестовала я, размахивая черновиком перед лицом мужа. – Это просто сухие факты. Как же не сказать о том, что я была напугана и одинока? Что мы были убиты горем, когда прощались?
– Я человек фактов! – ответил Цви, пожимая плечами. Конечно, он не был виноват в том, что не смог передать глубину или диапазон эмоций, которые я испытывала, тем более что я сама их детально не анализировала. Я постаралась добавить чуть больше чувства в набранный текст и ждала предстоящих выставок с большим опасением.
Мы перевозили выставку по разным городам, но два открытия мне особенно запомнились. Город Лидс я хорошо знала, так как Сильвия там училась. В то время, в годы правления Тэтчер, высокий уровень безработицы и забастовки шахтеров сильно повлияли на жизнь графства Йоркшир, и город выглядел не лучшим образом.
Я остановилась в доме одного из членов местного организационного комитета. Его жилье напомнило мне северные двухквартирные дома, в каком жили мои бабушка, дедушка, тетя и дядя в Дарвене; сырая прохлада английской весны просачивалась там через стену в спальне.
На мероприятие пришло много евреев, но также и простых местных рабочих. Тогда Холокост обсуждался не так широко, как сегодня, и это был очень эмоциональный день для всех нас.
Я также помню посещение Абердина, монолитного каменного города, в котором я никогда не бывала раньше и где иногда трудно понимала, о чем меня спрашивают, из-за резкого провинциального акцента. Несмотря на холодный северный климат, жители Абердина искренне поддержали наше мероприятие, и мне особенно запомнилась одна молодая девушка, которая специально к этому случаю сочинила музыку и стихотворение. Она читала его очень трогательно, и потом мы поддерживали с ней связь и много лет писали друг другу.
Путешествуя по Великобритании, я приобрела много новых друзей. Я никогда не сталкивалась с антисемитизмом в этой стране (хотя знаю, что он существует так же, как и в других местах), но меня сильно ранили слова о «кровожадных иностранцах», которые раньше направлялись в сторону кого-либо с другим цветом кожи или акцентом. Теперь я почувствовала, что действительно связана с британским народом, который так хотел узнать о Холокосте. Меня тронуло, что они очень искренне откликнулись на мои переживания.
Конечно, многие из пришедших были евреями, но по мере того как слава выставки росла, всевозможные объединения, включая женские, армейские и церковные организации, просили меня поговорить с ними.
Даже используя печатные речи Цви, я воспринимала первые выступления как пытку – и, возможно, для аудитории это являлось тем же. Мне всегда было трудно читать с листа бумаги, и мой рассказ звучал слишком стилизованно и был далек от моей личной истории. Я не могла говорить свободно, смотреть людям в глаза и расслабиться, зная, что моя история будет разворачиваться у всех на глазах такой, какой она была. Я поняла, что если буду продолжать говорить, то должна найти свою собственную интонацию – и поэтому постепенно начала использовать слова Цви меньше, а собственные слова больше.
