– Так и я без обид. Правда жизни, пацаны, правда жизни… но план мне ваш нравится. Люблю я Павлика, прям вот люблю, – парни ржут, пожимая мне руку. Слушайте, – замечаю проходящую неподалеку Геру, – а Гольштейн всегда такая?
– Да она вообще странная. Строит из себя принцесску, ни с кем не общается. Кроме Павлика своего, ну и Куликовой. Элита она. Вся из себя голубых кровей.
– В плане родословной?
– Вроде как да. Хотя хрен знает. У нее батя вообще с придурью. А ты че, запал?
– А ты че, смелый?!
– Да я так…
***
Следующий месяц я зависаю с Катюхой у Макса на хате, страдаю херней и параллельно выбиваю на ринге дурь. Гера все это время в школу не приходит. Куликова не поднимает эту тему, а мне до глубокой ночи пох*р, что с ней и где она.
Гольштейн – точно не та, по кому стоит сходить с ума. Гонора выше крыши, а за слова отвечать не в ее Барби-стиле. И все вроде так… но есть один нюанс… ее глаза. В тот день, когда она сидела со мной в подсобке, то смотрела иначе, и было в ее этом взгляде что-то глубокое. Что-то сжирающее весь ее напускной снобизм и пафос. Вроде и едва ощутимое, а вроде и кричащее до потери слуха.
Одно можно сказать точно, Гера – не та, кем кажется. И чем больше я об этом думаю, тем мне больше хочется узнать ее настоящую.
– Богдан, – мурчит Катрин в самое ухо.
Мы сидим у Макса на хате, играем в FIFA, и мне непонятно, с какого Катрин притащилась за нами следом. От нее только голова трещит.
– Кать, – Макс подходит сзади, закидывая руку на Катькино плечо, – пойдем что покажу, а…
– Что ты мне можешь показать, Максимка, а?
– Пойдем, – тащит ее за руку, пытаясь отлепить от меня и дивана.
Катюша смотрит на меня, как бы намекая вмешаться, но мне до этого нет дела. Если она раздвигает для меня (и я уверен, что не только для меня) ноги, то вся побочка ее надуманных розовых соплей только ее проблемы. Мы не пара, не дай бог, и уж точно никогда ей не станем.
– Кать, да иди уже, – толкаю ее легонько локтем в бок, сам же полностью погружен в игру. Никитос сегодня ведет.
Куликова недовольно фыркает и поднимается с дивана, нарочно при этом задевая мои руки коленом. Из-за этого действия я лажаю, получая еще один забитый мяч в мои ворота, а Катюша наигранно смеется.
– Забери ее уже отсюда, – ору Максу, полностью игнорируя Катькины выпады.
Они уходят, а на задворках сознания я еще немного слышу ее смех, прокатывающийся эхом по коридору особняка.
***
До первенства остается чуть больше недели. Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони, стаскивая с шеи небольшое черное полотенце.
Иваныч включил режим терминатора, поэтому чем дальше, тем меньше у меня остается сил после трень. Жизнь превращается в тщательно отрепетированный спектакль из трех актов: школа, зал, сон. Все. А, ну в антрактах успеваю пожрать.
И вроде все это уже привычно, но руководство клуба решает выслужиться перед мэрией и устроить показательные бои к двадцать третьему февраля. Будто у меня сейчас есть на это время… развлекаловка для толстопузов в костюмах.
Стаскиваю майку, и, пока расшнуровываю кроссовки, Иваныч стоит над душой, диктуя указания по поводу моих сегодняшних спаррингов. Потом плетет что-то про завтрашние показушки.
– Богдан, завтра в девять будь уже здесь.
– Хорошо.
После душа набираю Максона.
– Здорово. Поржать завтра хотите?
– А че такое?
– Народ из класса сагитируйте, пусть в клуб приходят, завтра показательные выступления. Мордобой посмотрят, возможно, над Павликом поржут.
– Серьезно? Слушай, щас всем позвоню.
– Давай. В двенадцать начало.
Из зала еду домой. В честь праздника лицей расщедрился на три выходных, ни в один из которых я все равно не отдохну. У дома провожу пальцами по капоту маминой альмеры, проходя к крыльцу.
Марина что-то колдует на кухне, и я на автомате шагаю туда.
– Привет.
– Привет, чай будешь?
– Да, я сам налью.
– Может, уже дашь мне о тебе позаботиться? – журит с улыбкой.
– Ну давай, – усаживаюсь за стол, – ты завтра придешь? В двенадцать начало.
– Приду, конечно, хотя особой радости смотреть, как тебя бьют, у меня нет.
– Так не меня же бьют, а я.
– Так говоришь, будто тебе не достается, – качает головой, ставя передо мной тарелку с блинами.
– Почти нет.
– Ври больше. Если ты выигрываешь, это не значит, что синяки твои мы потом не лечим.
– Ты драматизируешь.
– Я волнуюсь.
– Это спорт.
– Это дикость.
– На этом можно хорошо заработать.
– А зачем вообще будут нужны деньги с отбитыми мозгами и переломанными ушами? – немного взвинчено. Видимо, для мамы Марины это больная тема, как оказалось. Раньше я как-то не обращал внимания.
– Ты чего?
Мама отворачивается к окну, обнимая себя руками. Подхожу сзади, пристроив подбородок на ее плечо.
– В любом спорте свои нюансы. Ты слишком все остро воспринимаешь…
– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, слышишь? – резко поворачивается ко мне, смотря в глаза. В них слезы и боль.
– Мам, – шепчу, – ничего не случится, я тебе обещаю, – обнимаю ее, крепко прижимая к себе.
– Ты же отличник, почему бы не стать юристом… а спорт, его можно оставить как хобби…
Отрицательно качаю головой.
– Это моя жизнь, без спорта я никто.
– Что ты такое вообще говоришь, сынок? Ты умный, талантливый мальчик. У тебя тысячи возможностей… зачем так усложнять свою жизнь? Зачем постоянно подвергать себя опасности?
– Не обижайся… но я не брошу спорт, – отхожу в сторону, – я не хочу ругаться, но и доказывать что-то тоже не хочу. Прости, – сажусь за стол, делая глоток чая, – что случилось? Раньше ты ничего такого не говорила…
– Прости, эмоции. Прости, – взъерошивает пальцами мои волосы, – я пойду прилягу, что-то голова разболелась.
Мама уходит, оставляя меня один на один с самим собой и миллионом вопросов о том, что это сейчас было… да и настроение как-то быстро сошло на нет. Весь оставшийся вечер я тупо залипаю в английские сериалы, без русской озвучки и субтитров, и покайфую, и язык подтяну.
Двадцать третье начинается с усиленной разминки и жеребьевки. Дома я успеваю лишь затолкнуть в себя пару сырников и стингером направиться в зал.
Где-то за полчаса до начала накидываю куртку и в одних шортах иду встречать Мелковых. Хорошо, что мама Марина поговорила с Валяевым, и тот отпустил их без каких-либо заморочек.
