– Мясо буду, пожирнее.
– Это ресторан правильного питания, а не шашлычная, – не могу удержаться от колкости, кладя меню на стол.
– Вот, я с тобой полностью согласна. Ты вообще говорил, что на сушке.
– Уже нет, – листает меню.
– Я не хочу есть, кофе, наверное, буду.
– Тебе вообще сказали: жрать не будешь – сдохнешь. Хомячь давай.
Этот выпад получается резковатым, и я теряю дар речи. Это вроде как и забота, а вроде как и хамство…
– Богдан! – Марина Юрьевна укоризненно смотрит на сына, а потом мило улыбается мне. – Попробуй вот этот суп, очень вкусно, сама не заметишь, как съешь.
Киваю, очень в этом, конечно, сомневаясь. Зачем я с ними пошла? Я Шелеста терпеть не могу, а его мать вообще наш завуч! Где были мои мозги? Задаюсь этим вопросом, но почему-то чувствую себя, вопреки всему, очень комфортно…
– Герда, как твое горло? Целый месяц пролежать дома с ангиной, не позавидуешь…
– Сама устала валяться на кровати. Уже все хорошо, – уголки губ подрагивают, словно пытаются выдать, что я лгу.
– Ты поэтому месяц прогуливала?
– Я болела вообще-то.
– Да одна фигня.
У Марины начинает звонить телефон, и она, забрав свою сумку, выходит из-за стола.
– Наш завуч – твоя мама? – начинаю осторожно. – Просто говорили же…
– Она меня усыновила, – не переставая жевать.
– Я, наверное, пойду, – поднимаюсь, но Богдан перехватывает мое запястье и тянет обратно.
– Сядь ты уже! Я тебе должен, ты мне так хлопала, поэтому провожу, потом, – лыбится. – Сделал я вас, да? По всем фронтам.
– Нет, – опуская глаза, но он так это спрашивает, не знаю, по-доброму, без издевки… и я улыбаюсь. Смотрю в поверхность стола и улыбаюсь.
– Да, – более настойчиво.
– Отвали, Шелест.
– Вот как конструктивный диалог, так сразу «отвали, Шелест». Другие слова знаешь?
– Нет, – смеюсь, сталкиваясь с ним взглядом, – не знаю, – склоняю голову вбок, и отчего-то мне становится так легко. Словно что-то изменилось, сейчас, вот в эту секунду. В миг, когда я смотрю в его глаза. И вижу в них свое отражение.
– Дай свой телефон.
– Зачем?
– У меня же такого нет, дай.
– Ладно, – протягиваю свой айфон.
Он что-то набирает, а потом возвращает его мне обратно.
– Что ты сделал?
– Увидишь.
Глава 11
Гера.
Домой я приезжаю к пяти. После обеда в ресторанчике Богдан провожает меня до машины и молча уходит. Всю дорогу я копаюсь в своем телефоне, совсем не понимая, зачем он его брал. Ничего же не поменялось.
В комнату поднимаюсь, загадочно улыбаясь. Мама смотрит на меня как на дуру, а я не могу ничего с собой поделать. Отец не приходит домой к ужину, что очень меня радует. Я кушаю с Любой на кухне, рассказывая о том, как проиграл Сомов, и совсем чуть-чуть говорю о Богдане. Не знаю, с чего вообще начинаю о нем разговор, но и промолчать не получается. У меня медленно складывается впечатление, что с каждой секундой в моей голове становится чуть больше Шелеста.
Заваливаюсь на кровать, а сама тайком вспоминаю сегодняшний день. Шелест перед глазами. И не денешься от него никуда. Совсем. Под боком начинает пищать телефон, и я отвечаю на звонок, даже не смотря, кто мне звонит.
– Шелеста можно поздравить с разводом очередной дуры? – злобно шипит Сомов, и я подскакиваю с кровати.
– Ты о чем? – облизываю губы, затаив дыхание.
– Не прикидывайся, я все видел. Этот урод сажал тебя в тачку. Не хочешь объясниться, любимая?!
– Если бы ты был рядом, а не сидел там и жалел себя из-за проигрыша, то знал бы, что мне стало плохо и я чуть не упала в обморок. А Шелест помог мне дойти до машины. И, заметь, я даже словом не обмолвилась о том, что это должен был сделать ты! – парирую в его же манере.
– Ты могла бы позвонить охраннику. Но уж точно не идти с этой тварью.
– Я людей не различала, какое звонить охраннику? – делаю безумно возмущенный голос, а сама даже не понимаю, когда я начала выгораживать Богдана. И вообще, когда он стал Богданом, а не Шелестом?
– А эти твои аплодисменты, ты зачем из меня идиота сделала?
– Из тебя? Да я себя такой сделала, почти при всех признала, что он меня уделал. На тестах меня уделал, и парня моего, которого я восхваляю, тоже сделал.
– Это мы еще посмотрим. Я это так не оставлю. Ладно, – выдыхает последнюю каплю злости, – давай сделаем вид, что этого всего не было. Ты завтра придешь в школу?
– Приду.
– Тогда до завтра.
– Ага, – скидываю звонок, засовывая айфон подальше в ящик.
Зачем я это делаю? Не знаю. Знаю только одно – разговаривать я ни с кем не хочу. Совсем. И Сомова я видеть тоже не хочу, меня от него тошнит. Вот вроде и плохого мне он ничего не делал, и прихоти все выполняет и в рот заглядывает, и бегает за мной, словно на поводок привязанный… но бесит. Рвотные позывы от него начинаются. А сейчас так вообще. Сколько можно? Зачем он позвонил? Права свои заявить? Унизить? Жизни в очередной раз поучить? Так и без него учителей хоть отбавляй, каждый второй…
В дверь комнаты стучат, и я, как по струнке, вытягиваю спину, сидя на кровати. Мама просовывает в комнату голову.
– К тебе можно?
– Да, – улыбаюсь, – заходи.
Она проходит внутрь, присаживаясь на край кровати. Улыбается и долго рассматривает мое лицо. Сглатываю, потому что знаю, что будет дальше. Теперь я наизусть знаю, чем для меня может обернуться ее притворство. В детстве она вот так же приходила в мою спальню, улыбалась, расспрашивала о друзьях (которых у меня не было, и она об этом знала)… теребила в руках мои игрушки, а потом, с несчастным, почти заплаканным лицом просила, чтобы я пошла к отцу и умоляла его не уезжать в командировку. Тогда она мотивировала меня тем, что если я не пойду сейчас, то он уедет и больше никогда к нам не вернется. В те моменты улыбка на ее лице превращалась в пластиковую маску. Она нервно сжимала кулаки и стискивала зубы, чтобы не проявить агрессии, но у нее никогда не получалось держаться до конца. В конце она кричала, что отец бросит нас, что он уйдет, и в этом буду виновата я. Что отец разлюбит меня. Она кричала, кричала, а я плакала, смотря на ее искажающееся от ненависти и слез лицо, и шагала к папе.
Плакала в его кабинете, умоляя не уезжать, и он оставался. Я мысленно благодарила его за это. Ведь в те моменты, когда он все же уезжал, она, словно обезумевшая, носилась по дому, таская меня за собой, параллельно приговаривая, что я никчемна и отец уехал, потому что не любит меня…
