Снегирёв молча слушал.
– А потом ко мне поворачивается, – продолжала Стаська, – и как ни в чём не бывало спрашивает: «Санта-Барбару» летом показывали или как? А то, мол, в такую тьмутаракань предки загнали, что и телевизора не было… А я стою и не знаю, как с ней теперь разговаривать…
– И не стала? – угадал Снегирёв. Стаська опустила глаза.
– Нет… И понимаю, что вроде невежливо, а всё равно не могу…
Снегирёв подумал.
– А тётя Нина с дядей Валерой что тебе посоветовали? – спросил он затем. Он был сторонником субординации.
Стаська помялась.
– Тёте Нине я вообще говорить не стала, она расстроится… А дядя Валя сказал, это дело той девочки и её мамы, а мне лучше с ней себя вести, как будто ничего не случилось.
Чувствовалось – такое решение проблемы её категорически не устраивало. Что касается Снегирёва, ему множество раз случалось пожимать руку людям, которых ему больше всего хотелось безотлагательно придушить.
– Я бы, – сказал он Стаське, – на твоём месте шумных скандалов ей не закатывал…
– А я и не закатываю!
– …но и всякие отношения начисто прекратил бы. Стаська сняла очки и стала протирать их рукавом свитера, забавно щурясь на Алексея. («Совсем как Кира…» – опять заныло в груди.)
– Вы знаете, дядя Лёша… Я иногда думаю… Если бы у меня были мама и папа, мы бы тоже, наверное, ссорились… Они бы меня за что-нибудь ругали, а я бы обижалась… – Стаська помолчала. – Только всё равное кажется, что мы бы ни за что… никогда… Снегирёв молча слушал, глядя на неё.
– Дядя Лёша, – спросила она неожиданно, – а вас дети есть?
Вот тут Алексей испытал страшный позыв очертя голову шагнуть в пропасть, выговорив труднопоправимое «да». Он поборол подступившее головокружение и ответил более обтекаемо:
– Да ты понимаешь, я как-то до сих пор не женился…
– А родители ваши ещё работают или уже на пенсии?
– Не знаю, – Алексей усмехнулся. – Меня родители бросили, когда мне два месяца было. Я в детдоме вырос.
– А я маму хорошо помню, – сказала Стаська задумчиво. – Мне семь лет было, когда…
– Я знаю, Стасик.
– А папу я никогда не видела. Он в Африке погиб, в геодезической экспедиции. Я даже родиться тогда ещё не успела. – Стаська надела очки и вновь посмотрела на Снегирёва, словно ожидая совета: – У нас в классе мальчик был… То есть он и сейчас есть… Ну, такой, понимаете, которые с пелёнок всё знают… Я однажды сказала про папу, а он стал смеяться: это, мол, все тётки придумывают, которым обещали жениться. Я тут ему ка-ак дала! Нос разбила. Меня к директору вызывали, – добавила она с гордостью. – И тётя Нина с дядей Валей воспитывали. Чтобы я извинилась… Говорили, мама была бы недовольна…
– Почему? – тихо спросил Снегирёв.
– Ну, этим ничего не докажешь, и всякое такое, что нельзя до них опускаться.
– А ты?
– А я сказала, что ещё сильней ему тресну, если он опять!
– Вообще-то опускаться в самом деле не надо, – рассудительно проговорил Алексей. – Так что тут они правы. Но, если честно, я бы тоже, наверное, ему в репу заехал.
– Между прочим, – сообщила ему Стаська, – папа маме кольцо подарил, когда уезжал. Обручальное. Оно у меня теперь на стенке висит. И сказал: как вернусь – в тот же день в загс!
Снегирёв подумал о стихах на беленьком бумажном листке. Стаська услышала его мысли.
– Дядя Лёша… – застеснялась она. – Я когда-то стихотворение сочинила… Можно, я вам прочитаю?
Он кивнул, глядя ей в глаза. Кира шла к ним через лес и близоруко всматривалась сквозь очки, неся, словно букет, яркие подосиновики: «Вы это что тут притихли? Зову, зову…»
Вслед за солнцем приходит тень,
И над этим никто не властен.
Что несёт мне завтрашний день?
Может, слезы, а может, счастье.
У меня когда-то был дом
И родители молодые.
Хоть меня ещё не было в нём —
Как мы все друг друга любили!
На закате чёрного дня
Каждый шаг отдаётся гулко.
Маму отняли у меня
Три подонка в тёмном проулке.
Моя память хранит лицо,
Поцелуи, родной запах…
А тому, кто был мне отцом,
Не пришлось мне сказать «папа».
Там, где солнцем сожжён песок
И на картах нету дороги,
Угодила ему в висок
Чья-то пуля в бою жестоком…
Так они от меня ушли.
Злые люди нас разлучили,
И по разным концам земли
Светят звёзды на две могилы.
Никогда – нет слова страшней! —
Им не встать, не вздохнуть, не выжить…
Но всё чаще кажется мне —
Вновь их рядом с собой увижу.
Два портрета смотрят со стен,
Помогая поверить в чудо…
Что б ни нёс мне завтрашний день —
Никогда я их не забуду…
[31]
Снегирёв вдруг посмотрел на себя как бы со стороны и с пугающей трезвостью, присущей безумию, подумал:
"Господи, а почему бы и нет?.. Плен, побег и прочие злоключения, растянувшиеся более чем на десять лет… Жизнь, она ещё и покруче коленца выкидывает… Сколько легенд он на своём веку сотворил, одной больше… «А сразу почему не сказал?» – «А ты бы на моём месте сразу сказала или тоже сначала познакомилась бы?..» И прекратится наёмный убийца по прозвищу Скунс. Вот прямо сейчас. Вот прямо в эту секунду. Он даже фразу придумал:
«Стасик… Я, должно быть, совсем не похож на портрет…»
– Стасик… – начал он чужим сиплым голосом. И… замолчал, так ничего и не произнеся. Ибо через подлесок, густо зеленевший на той стороне, шумно продрался Жуков. И махнул к ним через канаву, прижав к боку солидно потяжелевшую корзину:
– Это куда же вы подевались, милостивые государи? Кричу, кричу!.. Еле нашёл!
– Вот и я говорю, давно пора собаку заводить, – с самым невинным видом поддакнула Стаська. – Такую большую, мохнатую… Кавказскую овчарку, например. Тогда бы вы нас сразу нашли.
– «Если нету револьвера – покупайте бультерьера», – процитировал Снегирёв объявление, когда-то увиденное в магазине.
– Алексей Алексеевич! – строго прокашлялся Жуков. – Я бы попросил вас не оказывать разлагающего влияния на неокрепшие детские души. Я, собственно, и сам «за», но как вы это изволите объяснить ещё одному члену семейства?..
