Все было неприлично в этом скором браке, и потом тоже – неприлично было, как Анна оберегала свою эту дочь – от ветерка, от солнца, от дождя.
Младшими занималась бабка, мать родителя мальчишек, они росли себе и росли, тоже учились, тоже ели-пили, спали, гуляли, получали подарки, но Марианна поднималась под рукой матери. В ее тени.
И ни к кому не ходила в гости из одноклассниц и соседок своего возраста, ни на день рождения, ни просто так, да и подружек не завела.
И уж конечно, мать не пускала ее одну никуда.
Девочку и в магазин не посылали.
Всю свою короткую шестнадцатилетнюю жизнь она провела около мамы.
Мало того, она была отличницей, и одноклассники и по этому поводу ее не особенно любили, посмеивались над ней.
Ее можно было спросить о чем угодно, она вежливо отвечала.
Иногда ей на переменке даже устраивали проверку, окружали в коридоре и ставили очередную задачу.
«Ну ты и академик», – смеялись они, расходясь на урок. Еще немного, и у нее бы возникло прозвище.
Однако даже и этого не случилось, потому что предстоял выпускной бал.
Ребятам некогда было и неохота отвлекаться на посторонние дела, на чужие какие-то таланты и способности.
Кому какое дело!
Но уже учителя настоятельно советовали родителям послать девушку в университет – светлая голова, многого добьется. Уже шла молва.
И в школе у нее уже было место, учительницей начальных классов, она иногда заменяла хворую старушку-педагога.
Но всегда мать встречала ее после уроков.
И только в выпускную ночь Марианна была без нее.
Присутствие родителей запрещалось законами школы, законами выпускного бала и законом того рассвета новой жизни, который ребята должны были встречать в горах и одни.
Анна сшила дочери белое платье, строгое, закрытое до подбородка, запястий и каблуков. Одноклассницы посмеивались над этим нарядом, все же девочки были одеты как куколки, как модели или как первоклассницы, в суперкороткие платья.
Марианна стояла одна в бальном зале, она не обращала никакого внимания на эти взгляды и смешочки, она ведь уже шла на смерть, хотя, может быть, этого и не знала, и была именно в погребальном уборе.
Тяжелый узел волос утягивал всю прическу назад, к затылку, и девушка выглядела бесцветной – светлые глаза, светлая гладкая голова, ни одна прядка не выбивалась, не образовывала кудрявого ореола вокруг лица.
Она ушла с выпускного бала раньше всех, отправилась почему-то домой, может быть, попрощаться с матерью, надо было ведь идти со всеми на ту смотровую площадку.
И единственное, что мать ей велела перед уходом в горы, это распустить волосы, тот узел, который она всегда носила на затылке.
Марианна распустила их и оказалась под плащом роскошных золотых кудрей.
Так могла выглядеть какая-нибудь святая работы Леонардо да Винчи.
Ее встретили вдруг наступившим молчанием.
Теперь, после выпускного бала, Марианна шла ночью среди одноклассников под покрывалом своих золотых волос.
Она бы охотно пошла последней, но мальчики, вот в чем дело, теперь окружали ее со своими фонариками.
Даже старались поддержать ее под локоть. Хоть как-то пытались коснуться этого ангела. Освещали ей путь.
Но тропа, влившись в лес, сразу сузилась, и идти рядом означало как-то потеснить Марианну.
Никто на это не решился.
Значит, небольшое коловращение парней было впереди нее, с оглядками, с подталкиванием друг друга – и сзади. Но шли они остолбеневши, светя своими фонариками.
Так, бывает, цепенеют люди, видя в гробу прекрасную девушку.
Как бы расцветшую именно на те прощальные часы, когда она еще пребывает с людьми на земле.
Марианна не обращала на все эти перемещения никакого внимания, вела себя как обычно, хотя, как все поняли потом, она шла на смерть.
Мальчики окружали ее как смиренные пажи и сопроводили Марианну на вершину скалы.
Вскоре из-за гор выполз краешек солнца, расплавленное золото вылилось на окрестные вершины, и все закричали в восторге, протягивая руки к этому утру, первому утру своей взрослой жизни.
Все закричали. Но не Марианна.
Ее уже не было на скале, на этой маленькой площадке, где взрослые дети стояли с вытянутыми руками и вопили от радости среди ущелий, а вдали высилась та стена, та светлая каменная стена.
Мать Марианны уже тогда бежала наверх к этому месту по тропинке, запрет закончился с восходом солнца.
Ее встретили потрясенные, обезумевшие одноклассники дочери, которые уже услышали предварительный вой этой матери снизу, с тропинки: «Мариа-аанна!».
Она не перестала кричать и поднявшись, все увидев и уже зная, что не докричится.
Анна потом как ума лишилась: блуждала в скалах день и ночь с огромной сумой, где были вещи ее пропавшей девочки.
Ночи в горах холодные, и Анна собрала ей что потеплее на первое время.
Она прочесывала все окрестности, забиралась на самые опасные утесы, долго стояла там крича и оглядывая пустые вершины.
Она знала тут многие дорожки, она родилась тут.
Но однажды, на закате, она пошла по совсем незаметной, еле различимой в камнях козьей тропе – что-то было процарапано очень острыми копытцами, и не часто.
Как будто козел скакал большими прыжками, а так они скачут, спасая свою жизнь. И как будто это был единственный раз, больше никто тут не пробегал ни туда, ни назад.
Анна к утру, карабкаясь по этому следу, добралась до обрывистой стены, которой заканчивался путь того козлика.
Дальше следочков не было.
Последний был высечен прямо под скалой.
Там, покричав что есть силы «Марианна, ты где? Я здесь! Марианна, девочка моя! Ты где? Я тебя люблю!», Анна оставила под этой отвесной стеной большую котомку с вещами дочери. И побрела вниз.
Через несколько часов она остановилась, пошел тяжелый, ледяной дождь, тучи полностью загромоздили все вершины, повисли низко, стемнело белым днем, внезапно посыпался снег, и Анна вдруг поплелась обратно, наверх.
Хуже погоды быть не могло. Анна постепенно обрастала ледяной коркой.
И она подумала, что вещи дочки тоже промокнут и обледенеют, как же маленькая заберет их в таком виде.
А других вещей девочки в доме уже не было. Анна собрала все, что нашлось.
Анна собиралась накрыть сумку собой и переждать этот дождь.
К вечеру, когда уже стемнело, она добралась до конца козьей тропы.
Большой, даже огромной, тяжелой сумки там не было.
