О том, какими войсками заменить данный корпус, предложений не поступало. «Впрочем, – писал Чернышёв в докладе Николаю I, – вопрос этот, зависящий от повременных обстоятельств и положения дел, неотлагательного разрешения не требует»
[277].
С подписанием Лондонской конвенции 1841 г. международный кризис был преодолен, и опасность большой войны временно отступила. Однако задача быстрого соединения с прусскими войсками в Германии оставалась в центре внимания русского военного планирования на протяжении 1840-х гг., так же как и 1830-х гг.
После Июльской революции 1830 г. отношения России с Францией складывались в целом неприязненные. Ответом на возобновление союза России, Австрии и Пруссии в 1833 г. стал союзный договор Великобритании, Франции, Испании и Португалии от 22 апреля 1834 г.
Потенциально опасный для России англо-французский альянс в 1830-1840-х гг. в силу инерции двухвекового соперничества Лондона и Парижа не казался прочной политической конструкцией. В ходе Русско-польской войны 1830–1831 гг., при начале завоевания Францией Алжира в 1830 г., во время Восточного кризиса 1833 г., Второй турецко-египетской войны 1839–1841 гг. и марокканского кризиса 1844 г. в отношениях Лондона и Парижа попеременно наблюдались признаки как потепления, так и охлаждения. Вопрос о том, какая из этих двух тенденций международной политики одержит верх, долгое время оставался открытым.
В отношениях России с Великобританией опасные кризисы и военные тревоги, периодически возникавшие в 1830-е гг. в связи с соперничеством в Азии, например, известная английская провокация, связанная с направлением к кавказским берегам шхуны «Виксен» в 1836–1837 гг.
[278], сменились после заключения Лондонской конвенции 1841 г. тенденцией к некоторому сближению.
Вторая турецко-египетская война 1839–1841 гг., в ходе которой Великобритания поддерживала турецкого султана, а Франция своего давнего союзника, правителя Египта Мухаммеда Али, спровоцировала резкое обострение франко-британских отношений. В этом противостоянии Париж столкнулся с угрозой международной изоляции, поскольку не смог заручиться поддержкой со стороны других континентальных держав. Первая Лондонская конвенция была подписана Великобританией, Россией, Пруссией, Австрией и Турцией 15 июля 1840 г. без участия Франции. Помимо условий урегулирования турецко-египетского конфликта, конвенция содержала принятую по инициативе российской стороны статью о закрытии Черноморских проливов для всех иностранных флотов в мирное время. Спустя год, 13 июля 1841 г., Вторая Лондонская конвенция, на этот раз заключенная с участием Франции, подтвердила принцип закрытия проливов в мирное время.
Лондонские конвенции 1840–1841 гг. фактически отменяли преимущественное положение России на проливах и в акватории Чёрного моря, установленное Ункяр-Искелесийским договором 1833 г. Двусторонний русско-турецкий договор оказался пересмотрен в пользу международного трактата, провозглашавшего принцип закрытия проливов для прохода боевых кораблей всех держав в мирное время.
В историографии не существует единого мнения относительно результатов Лондонских конвенций с точки зрения государственных интересов России. В работах С. С. Татищева, С. Горяйнова и В. А. Георгиева Вторая Лондонская конвенция 1841 г. представлялась важнейшей вехой на пути последовательного снижения русского влияния в Константинополе
[279]. Также обоснованным выглядит указание О. Р. Айрапетова на то, что принцип закрытия Проливов для прохода боевых кораблей в реальности защищал черноморское побережье России лишь в мирное время, становясь бесполезным в условиях войны
[280].
Однако в пользу более осторожной оценки краткосрочных и долгосрочных последствий Лондонских конвенций
[281], которой придерживается в своей работе В. В. Дегоев, говорит то обстоятельство, что, с учетом реального соотношения морских сил в регионе, решение пересмотреть двусторонний русско-турецкий договор в пользу международного дипломатического соглашения, как утверждал историк Дж. Дейли, имело для николаевского правительства в значительной степени вынужденный характер
[282].
Как полагает В. В. Дегоев, с точки зрения британской стратегии «неуязвимость, гарантированная России закрытием Проливов, автоматически обеспечивала внешнюю политику Николая I средствами агрессии. И тут уже не имело особого значения – намеревался ли он воспользоваться ими или нет. Для Запада было бы недопустимой роскошью ставить свои интересы в зависимость от доброй воли Николая I, даже когда она совершенно не подвергалась и не подлежала сомнению»
[283].
К концу 1830-х гг. для России значение прежнего Ункяр-Искелесийского договора в военное время становилось всё более сомнительным
[284]. Неслучайно уже в январе 1834 г., менее чем через год после подписания соглашения, Николай I считал вероятным отказ турок от исполнения своих обязательств по договору в случае разрыва России с морскими державами
[285].
Важным, хотя и косвенным свидетельством того, что Вторая Лондонская конвенция воспринималась в Петербурге отнюдь не как поражение русской дипломатии, но, скорее, как благополучный и, в отличие от Ункяр-Искелесийского договора, признанный морскими державами итог длительной борьбы за установление относительно благоприятного для России режима на Проливах, служит последовавшее вслед за договором троекратное сокращение расходов по морскому ведомству. Если в 1839 г. они составляли 37,7 млн руб. в год, то в 1840 г. расходы на флот были сокращены до 11,6 млн руб. и в дальнейшем вплоть до 1853 г. уже не превышали 20 млн руб.
[286]Что характерно, русско-турецкий договор 1833 г. вообще не сопровождался сколь-нибудь серьезными изменениями в бюджетной смете Морского министерства.
