По этой причине резкое охлаждение русско-прусских отношений в 1848 г. наступило не просто как следствие конституционных уступок королевского двора. Рост германского национального движения создавал предпосылки к возникновению в Центральной Европе единого Германского государства с населением 45 млн чел.
[376], что не могло не встревожить Николая I и его советников.
В прусской политике, несмотря на лавирование Фридриха Вильгельма IV между конкурирующими партиями, начали возникать признаки быстро нараставшей враждебности. Либеральные круги Пруссии более не желали мириться с той ролью, которую Россия играла в Германии после 1815 г. Для нейтрализации влияния Петербурга они готовы были предложить весьма радикальные рецепты. Барон Г. фон Арним, занявший 21 марта 1848 г. пост министра иностранных дел, открыто провозглашал необходимым восстановление независимого Польского королевства в виде барьера против России, которая в этом случае уже не могла бы препятствовать «воссозданию немецкой военной мощи»
[377].
Поэтому, несмотря на глубокую неприязнь Николая I к французским революционным традициям, летом 1848 г. он посчитал необходимым сохранять с республикой дружественные отношения, в том числе и по той причине, что «внешнее давление со стороны Франции могло бы послужить нам противовесом против враждебных намерений наших соседей»
[378].
Исходя из тех же мотивов, в 1849 г. русская дипломатия сделала ставку на тесный союз с Австрией. Сохранение целостности империи Габсбургов препятствовало Пруссии добиться гегемонии в германских делах
[379]. Перед лицом русско-австрийского альянса Берлин не смог поддержать открытой силой свои претензии на политическое доминирование в Германии.
Опыт первой современной мобилизации, предпринятой прусским Генеральным штабом в мае 1850 г., завершился громким провалом
[380]. На железных дорогах воцарились хаос и неразбериха. Единых мобилизационных расписаний и графиков движений поездов не существовало, как не существовало и самого понятия о необходимости составления для железных дорог расписания военного времени. Перевозки войск и снаряжения осуществлялись под контролем Министерства торговли, о выделении военного персонала в эшелоны и на станции командование заблаговременно не позаботилось.
Офицеры русского Генерального штаба, составлявшие в 1856–1857 гг. записку о проблемах железнодорожного строительства, ссылались на опыт Германской революции 1848–1849 гг., когда затрагивали вопрос подготовки железных дорог к мобилизации. По их мнению, лишь непосредственно столкнувшись с революционной анархией, прусский генералитет к ужасу своему осознал, что «командующие войсками совершенно были предоставлены доброй или злой воле по большей части демократических управлений и чиновников железных дорог»
[381].
Мобилизация 490 000 чел. потребовала более двух месяцев. Примечательно, что по планам, составлявшимся в 1840 г. на случай войны с Францией, такой срок предполагался для мобилизации войск без использования железнодорожного транспорта. Пополнение частей до штатов военного времени также оказалось сорвано, артиллерии и обозам не хватало лошадей.
Австрия, несмотря на тяжелый финансовый кризис и вызванное им постепенное сокращение боевого состава войск, всё еще располагала внушительными силами. В ноябре 1849 г. ее армия насчитывала 469738 чел. по спискам и 368 535 чел. в строю
[382]. К марту 1850 г. в ее составе числилось, соответственно, 421461 чел. по спискам и 369 291 чел. в строю
[383].
Австрийский план войны с Пруссией предусматривал наступление на Берлин силами пяти армейских корпусов при поддержке саксонской армии. Возглавить основные силы предстояло фельдмаршалу И. Радецкому, который с этой целью был вызван из Вероны в Вену. Одновременно корпус генерала И. фон Легедича при поддержке южногерманских контингентов должен был сковать пруссаков с фланга. Списочный состав австрийской армии в Богемии, Моравии и Южной Германии достигал 250 000 чел., тогда как 82 000 чел. оставались гарнизонами в Северной Италии, а 90 000 чел. – в Венгрии и на «военной границе»
[384]. Реальная численность войск в строю, естественно, была меньше, хотя союзные государства Южной Германии смогли мобилизовать на помощь Австрии около 90 000 чел.
[385] В любом случае, содействие Большой
Действующей армии приобрело бы для австрийского правительства решающий характер.
Давление со стороны Вены и Петербурга, а также провал собственной мобилизации вынудили Пруссию согласиться на так называемое «ольмюцкое унижение». 29 ноября 1850 г. в г. Ольмюц при посредничестве России была подписана конвенция, по которой Пруссия отказывалась от претензий на политическое доминирование в немецких землях в пользу Австрии. Берлин не смог воплотить в жизнь свое первоначальное намерение, предполагавшее создание унии из 26 германских государств. Произошло фактическое возвращение к политическим принципам 1815 г., закреплявшим раздробленность немецких земель.
В дальнейшем по мере укрепления режима личной власти Луи Наполеона и при постепенном нарастании военной угрозы со стороны Франции Берлин и Вена ощутили потребность в нормализации отношений. Договор от 16 мая 1851 г. вновь восстанавливал союз между непримиримыми прежде антагонистами
[386]. 8 января 1852 г. стороны подписали военную конвенцию, а в мае 1852 г. – общий договор, направленный на военно-политическое сдерживание Франции
[387], которую Николай I по-прежнему рассматривал как главный источник военно-политической нестабильности на континенте.
Европейские кризисы 1830–1833 гг. и 1839–1841 гг. ясно указывали Николаю I как на стремление Парижа к пересмотру Венского трактата 1815 г., так и на возможный рецидив французской экспансии в Бельгии и на Рейне. Приблизительное повторение в значительных масштабах сценария Наполеоновских войн долгое время оставалось возможным и после смерти Бонапарта
[388].
