Король должен был также заняться вопросами, связанными с наследством, оставленным Екатериной, и выполнить все ее распоряжения, записанные в завещании. К 22 апреля 1819 г. он дал свое согласие на раздел движимого имущества Екатерины Павловны в строгом соответствии с ее последней волей. Кроме того, он пошел дальше, передав тот миллион рублей, который подарила ему Екатерина, обеим своим дочерям. Было ли это свидетельством его неспокойной совести, проявлением особых чувств к покойной жене или же чисто политическим расчетом — нам остается лишь догадываться. Мы видим лишь конечный результат: король ни в одном из пунктов не нарушил волю своей супруги. Урегулирование вопросов, касавшихся наследства, согласно составленному королевой завещанию имело большое значение и с точки зрения дальнейших отношений Вюртемберга с Россией. Императорская семья, конечно же, была потрясена внезапной смертью Екатерины Павловны. Мария Федоровна потеряла уже четвертую дочь. Разве не могло все это не вызвать у матери сильнейшего шока, даже если она и руководствовалась в своем поведении всегда, в том числе и в отношениях с дочерью, в первую очередь политическими интересами? А как настойчиво обе они, мать и дочь, добивались императорской короны и боролись против Наполеона! Чего только ни предпринимали они, чтобы принудить Александра I к активным военным действиям против узурпатора. Все это давило на сердце матери тяжелым грузом воспоминаний. Семья была прекрасно осведомлена и об особом отношении Александра к своей резвой сестричке. Да и находясь в Вюртемберге, Екатерина Павловна была важной для русской политики персоной, хоть ей и пришлось довольствоваться второстепенной политической ролью. Поэтому с разных точек зрения, политической, финансовой и чисто человеческой, было вполне понятно, почему российский императорский дом настойчиво ждал самого тщательного выяснения причин внезапной кончины Екатерины Павловны. Хорошо, что княгиня успела родить четверых детей, так что прочные династические связи не прерывались с ее смертью.
Вильгельм I со своей стороны сделал все, чтобы сохранить неизменным политический и династический союз с Российской империей. Ведь от этого в значительной степени зависело его собственное политическое будущее. Он скрупулезно выполнил все распоряжения своей супруги. Оба ее сына были переданы под опеку ольденбургского дома. Граф Берольдинген, впоследствии министр иностранных дел Вюртемберга, отправился в Санкт-Петербург с подробным отчетом: о течении болезни королевы, результатах вскрытия, траурных мероприятиях и о реакции народа на трагическое событие. В соответствии с правилами императорского дома Романовых, касавшимися великих княжон, выходящих замуж за границу, Вюртемберг был обязан теперь построить достойную усыпальницу, куда из евангелической лютеранской церкви должны были быть перенесены останки Екатерины. У Вильгельма I был уже план на этот счет. Королева как-то при жизни пожелала обрести вечный покой в Ротенберге, там, где находились руины родового замка вюртембергских правителей, хотя не записала в завещании этого своего желания. Это место могло быть символическим и для вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Берольдинген также передал фрейлине Алединской причитавшиеся ей согласно завещанию памятные подарки и попросил ее вернуть ему все письма, которые она получила от Екатерины Павловны. В те времена это было вполне обычным делом. В течение четырех лет просьба была выполнена.
А вот письма Екатерины к брату Александру Вильгельм заполучить не смог. Секретарь королевы Бушман после смерти своей госпожи переслал все ее документы и записки Марии Павловне в Веймар. Мы не знаем, хранились ли они там или сразу же были отосланы далее. В любом случае, это не может служить доказательством некоторого охлаждения в отношениях между дворами Санкт-Петербурга и Штутгарта. Возвращение или даже уничтожение всей корреспонденции умершего члена семьи российского императорского дома было в духе традиций того времени. Позднее, в 1857 г., Мария Павловна в своем завещании распорядилась, чтобы письма всех умерших членов ее семьи сожгли, а живых — вернули на родину. Кроме того, содержание сохранившихся писем ни в коем случае не должно было стать известным какому-либо третьему лицу. Император Николай I, например, распорядился сжечь даже дневники своей матери. Объяснение мотивов подобного обращения с семейными документами звучало не всегда убедительно. Сохранившиеся записки Марии Павловны убеждают нас в том, что в них не содержится каких-либо государственных тайн, нет в них и свидетельств нарушения морали.
Мы, конечно же, не можем исключить того, что Вильгельму I очень хотелось бы знать, о чем писала королева своему брату или госпоже Алединской. Но причины ухудшения отношений между Санкт-Петербургом и Штутгартом следует искать не в этой детали. Они кроются в политических сферах и доказывают ограниченные возможности династических браков. Это ухудшение началось в 1815 г., когда Вильгельм и Екатерина еще и не были супругами. Скандал, произошедший на Ахенском конгрессе, незадолго до кончины Екатерины Павловны, показал: император Александр I желал видеть Европу объединенной «под знаком креста» Священным союзом и окончательно оформленной в политическом отношении. Во многих немецких государствах, в том числе и в Вюртемберге, национально-либеральные публицисты бурно возмущались по этому поводу, не утихали ожесточенные споры относительно конституций, а свободолюбивые студенты объединялись для борьбы с политической системой Меттерниха. Любая попытка где бы то ни было, в любой части Европы и Германии, изменить существующий порядок воспринималась российским императором как покушение на раз и навсегда установленный «священный порядок». Российская империя была готова поддержать любое, вплоть до интервенции, мероприятие, носившее антиреволюционный характер, но никак не стремление вюртембергского короля изменить соотношение сил в Германском союзе и, возможно, в качестве выразителя интересов средних немецких государств встать во главе новой империи. Опубликованный в 1820 г. в Вюртемберге «Манускрипт из Южной Германии», содержащий требования радикальной структурной перестройки Германского союза, воспринимался российским императорским домом как прямая провокация. И хотя слух о том, что Екатерина Павловна инициировала его написание, казался совершенно невероятным, сам памфлет мог вызвать в Санкт-Петербурге только негативную реакцию.
И тем не менее смерть Екатерины Павловны не привела к разрыву политических отношений между Штутгартом и Санкт-Петербургом. Когда в сентябре 1819 г. Вильгельм I приехал в Варшаву, он встретился там с Александром I, который поддержал новую вюртембергскую конституцию. Это свидетельствовало скорее о прежней семейной солидарности, нежели об охлаждении отношений между двумя странами. Мария Федоровна была еще жива, а обе дочери Вильгельма и Екатерины, как и прежде, делали Вюртемберг надежным династическим оплотом Романовых в Европе. Некоторые финансовые пожертвования еще более укрепили этот союз. Конечно же, устное одобрение вюртембергской конституции ни к чему не обязывало Александра, и он легко дал его. Зато 20 сентября 1819 г. заседавший во Франкфурте-на-Майне общегерманский парламент единогласно утвердил принятые в Карлсбаде решения, направленные против активизировавшихся национальных и либеральных движений.
В этих условиях Вильгельм, проводя реформы в Вюртемберге, должен был рассчитывать теперь только на собственные силы и стремиться к союзу с различными политическими и социальными группами внутри страны. И даже барон фон Штейн, выразивший ему в письме от 3 апреля 1819 г. свои соболезнования в связи со смертью Екатерины, вряд ли мог его утешить: «В первое время после постигшего Вас несчастья я не осмеливался писать Вашему Королевскому Величеству, поскольку в момент сильнейшей боли не может быть действенным никакое иное средство, кроме как отдаться своему чувству и ждать облегчения, которое приносит только время и ограничение в проявлении всех остальных чувств. Затем только сможете Вы благостно и спокойно обращать свой взор на могильный холм, в котором заключено наше земное счастье, и одновременно с этим преодолевать страхи, внушаемые им, и смотреть тем, более просветленным взглядом, который устремлен поверх могильного холма и в утешении религией и осознании бессмертия ищет и находит себе покой. Если бы Ваше Королевское Величество могли познать это утешение во всей его силе, ибо оно единственное, которое возвышает нас над страданиями любого рода и поддерживает против жестокой людской враждебности и человеческого презрения… На краю ее могилы чувствуешь всем сердцем, что только христианская вера позволяет найти успокоение от всего произошедшего и дать надежду на более счастливое будущее и утешение в горе от невосполнимой потери… Ее облик всегда будет живым, мы будем помнить, как она во времена тяжелейшего кризиса 1812 г. спокойно, преданно и неустанно трудилась на благо своей униженной родины, помогая своим примером, советом, влиянием на великое множество людей, которых она умела возвысить и воодушевить. Ей выпала тяжелая судьба, отравив ее радость по поводу счастливых и славных событий того времени. Провидение привело ее за границу, и она стала свидетельницей и участницей всего происходившего там. С редкой живостью и ясностью она понимала дела и характеры людей, которых встречала во всех странах, где ей доводилось бывать; свои знания и опыт с мудростью и благосклонностью она перенесла в новый круг, предоставленный ей как супруге благородного и высокочтимого правителя Провидением, повсюду ведущим и охраняющим ее. Слишком рано покинула она этот прекрасный союз. Но пример, который она являла, страстные желания, которые она нам оставила, будут жить и дальше. И ее любящий, благородный и просвещенный дух будет наблюдать за судьбами ее близких, пока она снова не соединится с ними и утешение не прольется в глубоко раненные души всех любивших ее»
. Фон Штейн написал некролог, полный глубокого чувства и заметно выделявшийся на фоне многих других чрезмерно экзальтированных гимнов, звучавших во время бесчисленных траурных церемоний и мероприятиях и отмечавших только почти неземное великодушие покойной.
