Разумеется, весьма поверхностные замечания Екатерины Павловны при их ближайшем критическом рассмотрении производят впечатление непозволительной для военного времени болтовни и чистого хвастовства. Однако, раскрывая случайному собеседнику свои строжайшие секреты, княгиня преследовала вполне определенную цель, а Мюллер был восхищен ею и радовался как ребенок, что ему доверили такие тайны. Взяв слово о молчании, Екатерина Павловна поведала профессору, что Наполеон очень хотел бы жениться на ней, что Александр I был не против, но сама она, при поддержке матери, дала французскому императору категорический отказ, что в Праге она договорилась с императором Францем I о вступлении Австрии в войну на стороне России в том случае, если сама княгиня сможет когда-нибудь подняться на трон под именем Екатерины III. «В доброте и величии она вряд ли уступила бы Второй»
, — отметил профессор. Правда и вымысел! Простодушному господину Мюллеру кровь ударила в голову: он оказался в самом эпицентре большой европейской политики и болтал почти что с императрицей!
Бах, лейб-медик Екатерины Павловны, всегда присутствовавший во время этих бесед, внимательно следил за воздействием на Мюллера сказанных слов и констатировал абсолютный успех. Сентиментальный профессор теперь был полностью предан Екатерине и убежден, что именно она является той выдающейся личностью, которая может предъявлять какие-либо требования российскому самодержцу. «Великая княгиня прекрасно разбирается в политике. Она смеется, когда говорят, что русские на этот раз стали освободителями Европы. «Рядовые действительно делают свое дело хорошо, но руководители…» — Ее муж, ольденбуржец, был чудесным человеком; они жили с ним, как овечки. На прошлой неделе она тихо отметила день его смерти. (Он умер год тому назад, на Рождество. Он слишком часто посещал госпитали.) После его смерти она не ложится в кровать, а спит (и здесь тоже) только на маленькой узкой софе; работает, читает, пишет до 10 часов вечера и встает в 5 часов утра…»
. Да, в Швейцарии, рядом с профессором находилась действительно выдающаяся личность, способная управлять государством, ведь после многих лет наполеоновской диктатуры она открыла свое сердце швейцарским демократам! Итак, Екатерина Павловна хорошо подготовила почву и теперь могла приступить к выполнению своей основной задачи.
5 января 1814 г. Мюллер познакомил свою «приятельницу» с педагогическими воззрениями Песталоцци, а затем перешел от педагогики к проблемам религиозного воспитания. Доверительно улыбнувшись ему, княгиня сказала, что в одной масонской книге прочла следующее замечательное высказывание: «Иисус послан нам Господом, чтобы служить образцом добродетели…» Мюллер с готовностью согласился: …Иисус, без сомнения, есть существо из высшего мира, посланное Господом… — и потом, продолжая свою мысль, он произнес очень важные для княгини слова: — Но кто есть Сын Божий, не знает никто, кроме Отца!» К этой фразе и подводила его Екатерина. С обезоруживающей откровенностью она тотчас спросила, как он пришел к этой мысли. Мюллер ответил так же искренне, что эту идею он взял у своих сестры и брата, известного историка. Екатерина была довольна ответом и закончила разговор словами: …Я ищу людей с умом и сердцем, и одного из таких я нашла в Вас…»
. И без дальнейших слов было ясно, к чему клонила русская княгиня: Сыном, посланным Господом, вполне мог быть освободитель Европы Александр I. Чтобы логично обосновать это, требовалось ортодоксальное христианское учение, а не сомнительные идеи невежественной лифляндской проповедницы. Мерой всех вещей должна была оставаться Библия, и профессор теологии из Шафгаузена должен был помочь Екатерине Павловне укрепить в императоре веру в его высокое предназначение. История повторялась, хоть и при новых обстоятельствах. Мюллер стал для Екатерины вторым Карамзиным. Теперь профессор работал над новой книгой «О христианской вере» и давал княгине просматривать уже готовые отрывки, как некогда в Твери это делал Карамзин, принося своей покровительнице манускрипты по русской истории.
На сцене не хватало только императора. И он, как по волшебству, явился, приехав в Шафгаузен 1 января 1814 г. Во время совместных прогулок и экскурсий сестра принялась раскрывать перед ним важнейшие религиозные аспекты его освободительной миссии в Европе. Ведь речь шла о российской гегемонии на континенте. И если Александр жаждет придать этой идее мистическое обоснование — пожалуйста: в самой Швейцарии, откуда родом был самый его влиятельный и либеральный воспитатель Лагарп, есть восторженные почитатели христианской миссии Александра. Екатерине казалось, что успех совсем близок. Уже на следующий день лейб-медик Бах пришел к Мюллеру и сообщил, что в ближайшие дни тот будет удостоен чести побеседовать с российским императором. И эта встреча действительно состоялась вечером 9 января.
Вначале Мюллер назидательно, хоть и подобострастно, поучал, что все революции являются следствием ослабления христианской веры. И лишь те монархи, которые сами излучают христианскую добродетель и твердо следуют обычаям, могут завоевать любовь своих подданных и направить их энергию на богоугодные дела. С этим Александр, конечно же, был согласен. Екатерина Павловна решила форсировать ход беседы и, перебив профессора, объявила, что тому удалось наконец разработать превосходное определение веры. Александр спросил скептически, а не взял ли Мюллер это определение из литературы. Но Екатерина твердо вела разговор по задуманному ею сценарию: «Нет, он вышел на него во время беседы». Как будто бы это произошло совершенно случайно! Теперь Мюллер мог, наконец, спокойно продолжить свою мысль: …Если отдаешь себе отчет в том, что совершаешь благие дела, наилучшие для всех людей, и веришь, что выполняешь волю Бога, то это наполняет тебя подлинным мужеством и уверенностью, что мы — на стороне Господа, и все дела удаются. Если все мы, каждый согласно своему положению в обществе и профессии, будем с радостью видеть в себе орудие Высшей силы, мудрости и любви, то это сохранит в нас ясность души и глубокую веру, и Бог не оставит нас своею милостью». Направляемый Екатериной, швейцарец затронул чувствительные струны в душе Александра. Казалось, что император нашел в этих словах подтверждение собственным мыслям. И он заговорил с большим воодушевлением:
«Наполеона все считают величайшим гением войны и политики; он выступил против нас с более чем 400 тысячами, собрав половину Европы, — и кто впервые переломил эту силу? Кутузов, очень посредственный и уродливый генерал, у которого только один глаз и огромный живот и который больше знает толк в элегантном обхождении с дамами. Да еще нам помогли несколько необычайно холодных ночей. Когда война возобновилась, нас под Лютценом чуть было не разбили, и мы должны были, хоть и в полном порядке, отступить, поскольку были слишком слабы. Наступило затишье. И тут из Северной Америки явился Моро! Вот наконец, подумали мы, у нас появился военный гений, и с ним мы сможем вернуть удачу на нашу сторону, человек, подобный Тюренну и Евгению! И что же случилось? В первом же сражении бац — и он лежит мертвый!! А если бы он прожил подольше и мы бы победили, что бы тогда сказали? Это сделал Моро! Нет, Провидение пожелало отдать эту честь не ему, чтобы мы не подумали, будто это сделали люди! Оно само хотело сделать это. Тут нам на помощь пришли австрийцы, и все пошло по-прежнему».
«Но под Лейпцигом, — дерзко перебила его Екатерина, — Вы же мужественно сделали все, что в Ваших силах!» «Что Вы, что Вы, — император с непритворной скромностью отклонил ее похвалу. И потом процедил сквозь зубы: — Вы рассуждаете как баба!» Это было ново — в присутствии посторонних так грубо возражать сестре. Но та невозмутимо выслушала все, не проронив ни единого слова
. Возможно, этот тон был ей уже хорошо знаком, да и сама она летом 1812 г. не выбирала выражений, критикуя Александра.
