Мюллер воспользовался легким замешательством и перевел разговор на Швейцарию. Александр I, на этот раз уже не перебиваемый своей сестрой, обещал профессору содействовать восстановлению в Швейцарии порядка и спокойствия: необходимо ввести конституцию и не пытаться восстанавливать прежнее положение вещей, все остальное образуется.
К божественному предназначению монарха и к сочинениям Мюллера разговор больше не возвращался. И если Екатерина Павловна рассчитывала, что император живо увлечется религиозными идеями ученого, то ей пришлось пережить разочарование. Он остался к ним так же холоден, как некогда к историческим сочинениям Карамзина. Может быть, Екатерина слишком откровенно обнаружила свои миссионерские амбиции, а император не желал, чтобы его опекали. Во всяком случае, княгиня поняла, что должна запастись терпением и продолжить свою агитационную работу. Поэтому свое прощание с Мюллером 11 января 1814 г. она обставила как можно более миролюбиво. После отъезда императора Екатерина Павловна пригласила теолога к себе к половине восьмого вечера. Она встретила его особенно любезно и тотчас же взяла инициативу в свои руки: «Вы думали, что я уеду, не увидев Вас?» — спросила она меня с легкой укоризной. Она попросила захватить с собой мой манускрипт «О природе Иисуса». С большим вниманием прочитала примерно лист текста и сказала, что я должен сделать для нее копию или отдать перепечатать, а затем прислать ей».
Продемонстрировав тем самым свой личный интерес к ученому, княгиня перешла к главному. «Император, с которым Вы вчера беседовали, желает, чтобы я написала ряд лекций о христианских наставлениях и долге; основой при этом неизменно должен служить текст Библии. Если у Вас нашлись бы подходящие для этого материалы, то император распорядился бы перевести их на русский язык и читать вслух после завершения каждой службы. Он уже просил кое-кого из нашего духовенства подготовить нечто подобное, но ничего не получилось». Мюллер был весьма горд, услышав о столь ответственном задании. Он лишь переспросил, действительно ли российский император пожелал, чтобы Иоганн Георг Мюллер из Шафгаузена сформулировал для него христианские идеалы, которым должен следовать освободитель Европы.
Дальнейшие события покажут, что Екатерина Павловна скорее всего сама придумала это поручение, а Мюллера использовала для укрепления своего влияния на Александра I. Теолог должен был переслать свою рукопись не императору и не представителям Русской православной церкви, а лично Екатерине Павловне: «Манускрипт я должен послать ей, великой княгине. Поскольку она рассуждала в основном о христианском долге, я сказал ей, что не могу отделять конкретные наставления от философии, и объяснил почему; она была с этим совершенно согласна». Спорить по вопросам, касающимся содержания, Екатерина больше не хотела, и глубокие мысли Мюллера на этот счет ей были уже неинтересны: «Потом я сказал ей, что поскольку вовсе не знаю русский народ, эта работа будет для меня очень трудной; но она продолжала настаивать, и я обещал прислать хотя бы пробные варианты». Чтобы подогреть интерес ученого, она с гордостью заметила: «Император любит Библию и очень хорошо знает ее, он спорил о Евангелии даже с евреями». Княгиня только очень не хотела, чтобы Мюллер напомнил брату их бывшего учителя, либерала Лагарпа. Она просто гнала эти мысли прочь. Если много лет назад Александр I и мог бы считаться «просвещенным умом», то теперь императора гораздо больше волновала религия, «и он очень желал бы распространить среди своего народа правильное ее понимание». Сама Екатерина плохо помнила Лагарпа, так как в то время была совсем еще маленькой девочкой.
Кажется, княгине все же удалось убедить Мюллера взяться за новый труд. Он был в таком восторге от набожной женщины, что в своих дневниковых записях, отвлекшись от содержания бесед, набросал беглые заметки о ее аскетическом образе жизни: «Она была одета всегда очень просто, в черный шелк; ее роскошные темно-каштановые вьющиеся волосы украшали прелестное бело-розовое лицо и округлый лоб, на котором не было заметно никаких следов болезни. Поскольку она страдает в основном от нервов, то ее необычайно строгий образ жизни (обычно всего лишь 2–3 часа ночного отдыха на узкой софе), беспрестанное чтение и письмо с 5 часов утра до 1–2 часа ночи и ее неповиновение настойчивым предписаниям врача должны быть поставлены ей в вину. На этот раз с самого утра она была одета в черный бархат, прекрасные кольца на пальцах, а на голове белая заколка, которая ей очень к лицу». Этот экскурс еще раз доказывает, что Екатерина Павловна все еще была больна, но, несмотря на это, весьма легкомысленно относилась к своему здоровью. Близился час расставания. Княгиня пообещала Мюллеру, что судьба задуманного ими теологического сочинения окончательно определится в предстоящей переписке. А пока свою задачу Екатерина вряд ли могла считать выполненной. Ей приходилось терпеливо ждать, время само должно было расставить все по местам.
Мюллер был озабочен не только теологическими вопросами. Ему пришлось стать — а к этому он совершенно не был готов — тайным поверенным Екатерины и в ее планах относительно нового супружества. Конечно же, он видел в княгине выдающуюся личность, наделенную всевозможными добродетелями. И она не только опрометчиво созналась ему, что охотно стала бы Екатериной III, но и открыла самые тайные глубины своего сердца: «К эрцгерцогу Карлу она очень расположена, несколько раз говорила со мной о нем с особенным оживлением и теплотой, среди прочего и о его книге «Основы стратегии». Она не разбирается в военных вопросах, но прекрасное сердца автора сделало его в высшей степени любезным княгине». Мюллер имел на этот счет и свое мнение, составленное, конечно же, только на основе доверительных бесед с Екатериной: «Я хотел бы, чтобы она досталась храброму Фридриху Вильгельму»
. Он имел в виду вюртембергского кронпринца Вильгельма. И зачем княгиня рассказывала все это бедному Мюллеру!
Новые матримониальные планы:
может быть, все-таки кронпринц Вюртембергский?
В эти недели кронпринц Вильгельм Вюртембергский предпринимал все усилия, чтобы поскорее развестись с баварской принцессой Шарлоттой. И это тотчас же насторожило Меттерниха. Вспыхнувший вдруг интерес Екатерины Павловны к Вюртембергу не остался для него тайной. Эта русская княгиня принадлежала к той «армии женщин», которые всегда доставляли австрийскому министру немало хлопот. Что же она затевала на этот раз?
Тем временем Шарлотта Августа в начале января 1814 г. уехала в Баварию к своим родителям. Король Баварии Максимилиан I Иосиф написал своему министру Монтгеласу: «Выясните, как можно уладить дела с Папой. Моя дочь, конечно же, станет намного счастливее, но тем не менее эта ситуация остается весьма неприятной. Кронпринц — скверный человек…»
. Интересно, что инициатором переговоров, проходивших все последующие месяцы в Ватикане, выступил именно баварский, а не вюртембергский король. Главным аргументом в пользу расторжения брака стало то обстоятельство, что он был заключен по политическому принуждению. Первые шаги, приближавшие Вильгельма к желанному событию — женитьбе на Екатерине, были сделаны, но до конечной цели было еще далеко.
Король Фридрих I был тоже за развод. Он одобрял заигрывания своего сына с русской княгиней по трем причинам: Екатерина Павловна была дочерью его сестры, Марии Федоровны, обе женщины осмелились оказать сопротивление самому Наполеону, в то время как сам Фридрих был вынужден выдать свою дочь, тоже Екатерину, замуж за брата Наполеона Жерома. И, наконец, теперь фортуна уже отвернулась от корсиканца, и женитьба на русской, да еще оказавшей сопротивление французскому императору, была политически очень выгодной. Мария Федоровна тоже была готова отказаться от своих прежних, нацеленных на Габсбургов, брачных проектов в пользу Вюртемберга. Сам же король Вюртембергский посредством женитьбы сына на русской великой княгине мог значительно поднять свой авторитет и добиться существенных преимуществ в предстоящей борьбе за место под солнцем в послевоенной Европе.
