Эти «отчеты, касающиеся рисовых полей» (табуми), служили дополнением к «тетрадям осмотренных земель» (кэнти), которые сами входили в состав «реестра кадастра» (кэнти те); один самых знаменитых и самых старинных — реестр кадастра храма Исияма в земле Оми (близ озера Бива), датированный 1197 годом.
В самом деле, когда-то в «вотчинах» (сёэн) сначала чиновники, представляющие государство, — которому теоретически причитался налог, — а потом, вскоре, только местные помещики составляли при необходимости кадастр для подсчета ресурсов, на которые могли рассчитывать. Тетрадь (наёсэ те), содержащая названия разных земель, дополнялась документами и перечнями, касающимися рисовых полей (кэнти и табуми).
Во времена юности Хидэёси, около 1550 г., эта система еще достаточно систематически действовала приблизительно в ста двадцати больших поместьях Японии. Однако почти все главы этих поместий были «новыми людьми», никак, даже чисто морально, не связанными с прежней администрацией, за исключением разве что десятка потомков сюго — чиновников, которых когда-то (в 1185 г.) Минамото направили в помощь «губернаторам» (кокуси), назначенным в бывшие владения Тайра (наследственных врагов Минамото). В эпоху Нобунага и Хидэёси эти даймё, потомки сюго, представляли собой аристократию — по крайней мере благодаря происхождению они имели некоторое понятие о том, как управлять землей, а не одной провинцией и тем более не деревней. А ведь первый сюзерен Хидэёси, Имагава Ёсимото, принадлежал к этой категории. Кто может сказать, не в его ли тени, пусть и далекой, Хидэёси усвоил свое бесспорное чувство единства и нации?
Масса остальных даймё происходила от помощников этих некогда авторитетных сюго — от кокудзин. По природной склонности они не замедлили счесть себя собственниками тех деревень, где надзирали за сбором налогов, и со сменой поколений приобрели полный суверенитет в пределах этих поместий, границы которых иногда сдвигались и владение которыми создавало поводы к конфликтам.
Однако и они не избегли обязательного кадастра, возможность составления которого обусловливала эффективность любой власти: пустят ли те, кому подчиняется деревня, в нее представителей этой власти? Не зарится ли на деревню другой даймё, вмешательство которого в связи с этим создаст затруднения? Ведь понятие собственника понемногу менялось: разные сборы и повинности, которые присваивали себе даймё, ускользали из рук бывших хозяев поместий, которые имели крестьянское, штатское происхождение. Чтобы навязать свой закон, нужно было обладать железной хваткой, и бремя войны ложилось на все социальные слои. Например, взамен за согласие самураев участвовать в походах даймё стремились избавить их от любых податей, поскольку основное вооружение самураи приобретали за свой счет; зато все больше и больше платили земледельцы согласно неумолимому закону компенсации, все отчетливей делившему общество на две группы — тех, кто платит налог кровью, и тех, кто платит зерном. К этому добавлялись щекотливые правовые вопросы: ведь тот, кто платит господину налоги, подчиняется и его кодексу законов, который крупные феодалы непременно стремились навязать. То есть принимает материальное и моральное бремя кадастра и всех его пересмотров, которые предпринимали даймё с намерениями разными, но никогда не безобидными.
Нобунага активно интересовался всем этим. В самом деле, с 1568 г. число таких списков, пропорционально его личным успехам, стало увеличиваться по восходящей кривой, тем более приближавшейся к вертикали, чем существенней были нужды армии. Чтобы дело двигалось быстрей, он поощрял «кадастры на основе анкет» (саси даси кэнти), составленные как сборники вопросов, адресованных реальному или предполагаемому собственнику земли. Цель заключалась в том, чтобы ускорить операции, которые реальное измерение земель поневоле замедляло; но, если эта процедура была удобной, она оказывалась при этом не очень достоверной — похоже, существовал большой соблазн подавать ложные декларации, чтобы уйти от налогов! Нобунага отреагировал на это в своей манере, как всегда, жестокой: когда в области Нара появился его уполномоченный Такигава Кадзумасу, чтобы надзирать за составлением кадастровых списков, он прибыл с настоящей армией и начал с того, что отрубил головы четырем богатым крестьянам — предполагаемым авторам фальшивых деклараций. Этот метод, опиравшийся на неизбежные доносы и проявления недоброжелательства, несомненно должен был у многих отбить охоту лгать.
Но, вопреки расчетам Нобунага, он оказался применимым не везде. На монастырских землях монахи издавна привыкли защищать свое имущество и свои идеи с оружием в руках, поэтому на ревизоров кадастра они без колебаний обрушивали мечи, и рутинная фискальная операция очень часто выливалась в форменное сражение.
В целом, похоже, Нобунага недооценил запутанность ситуации с правами и зависимостями, определявшими тогда официальный статус земель, доходы с которых не всегда доставались ему так легко, как он рассчитывал. Словом, по-видимому, Нобунага, человек умный, но раздражительный, алчный и нетерпеливый, ничего не понял в хитросплетениях административного и феодального права своего времени. Для него важны были только деньги, о которых иногда несколько опрометчиво говорят, что самураев они не интересовали; однако крупные полководцы без них обойтись не могли.
Хидэёси наблюдал, размышлял, оценивал наличные силы — такие, как неожиданно могущественные монастырские общины, военная значимость которых уже почти сравнялась с их духовным или экономическим влиянием. Из этого он несомненно делал вывод о неимоверной запутанности ситуации и о необходимости принять суровое решение: провести реорганизацию на основе единственно возможного, незыблемого образца — модели эпохи Нара, славной Японии VIII века или, еще проще, — Японии былых времен, историческое представление о которой, возможно, было и смутным, но точно отражало национальную идентичность.
Глава IV
В НАПРАВЛЕНИИ СТОЛИЦЫ
В направлении Киото
Сколь бы могущественной ни была провинция, сколь бы раздробленной ни выглядела феодальная страна, моральное и официальное признание нельзя было обрести нигде, кроме столицы, этой точки схождения линий, идущих из прошлого, в котором живые находили для себя легитимизацию. Нобунага, Хидэёси — мелкие феодалы, у которых всё, кроме успехов оружия, могло быть оспорено и оспаривалось, — более чем кто-либо нуждались в том, чтобы их облекли полномочиями в Киото, уже почти восемьсот лет как резиденции императора.
А ведь едва Нобунага водворился в земле Мино, в 1564 г., он получил очень любопытное письмо, подписанное царствующим императором Огимати. Там суверен привел весьма причудливый список владений в Мино и Овари, непосредственно подчиненных короне; он сообщал, что рассчитывает вернуть их (и причитающиеся ренты) благодаря авторитету Нобунага, которого без колебаний именовал, прибегая к китайским выражениям, которые применялись для оценки пригодности того или иного человека к власти, «лучшим из всех, тем, чье вдохновение следует Путем Неба». Странная похвала авантюристу в устах императора: должно быть, последний был беден и находился на грани нищеты, как и все его предшественники в течение более ста лет, пока длились внутренние войны! Уже несколько лет как вступив на престол (в 1557 г.), он еще даже не был коронован, потому что денег, необходимых для церемонии вступления во власть, у него никогда не было.
