Хунъу был этим так возмущен, что взял на себя труд сам найти хлесткие слова выговора, чтобы адресовать их наглым японцам:
Глупые восточные варвары! Ваш царь и ваши придворные не умеют себя вести; вы посеяли замешательство среди всех своих соседей. Некогда вы учинили беспричинный раздор, а в этом году ваши люди отрицают истину и утверждают то, что ложно. Отнесясь к их словам с недоверием, мы расспросили их и обнаружили: вы желаете выяснить, кто из нас двоих сильнее… Не должно ли это с неизбежностью привести вас к катастрофе?
(Wang Yi-t’ung. P. 17.)
Конечно, японцы могли бы проявить больше осмотрительности, и, может быть, они не столь невиновны, как кажется. Четырьмя годами раньше, в 1376 г., первая, менее официальная делегация уже вызвала ярость у Хунъу, который вознегодовал:
От Японии нас отделяет только открытое море. Нужно пять дней и столько же ночей, чтобы пересечь его при попутном ветре. Вы поступили бы намного лучше, если бы почитали волю Неба… чтобы избежать катастрофы, какой стало бы для вас китайское вторжение
(Wang Yi-t’ung. P. 16–17).
Но, сколько бы ни бахвалился суверен, все зависело от моря — эту истину островитяне не забывали никогда, и эта она вдохновит в 1382 г. человека, личность которого так и не была установлена, написать письмо, каких ни один китайский император не получал до появления «западных» варваров:
Я слышал, порядок установили Три Высоких Правителя и вслед за ними поочередно правили Пять Императоров. [Это одно из основных положений традиционной китайской мифологии.] Почему только Срединная империя могла бы иметь своего властителя, а не варвары? Земля и Небо обширны; ни один суверен не мог бы их присвоить. Вселенная огромна, и каждый край создан, чтобы иметь собственные законы. Мир теперь принадлежит миру, а не одному-единственному лицу. Я живу в Японии, далекой и слабой, но маленькой и уединенной. У нас меньше шестидесяти городов; наша территория не тянется и на три мили [ли]. И тем не менее этого нам довольно. Ваше Величество — правитель Срединного царства; он владеет 10 тысячами колесниц, несколькими тысячами городов и земель более чем в миллион [ли], и тем не менее этого ему мало, и [Ваше Величество] постоянно думает о завоевании и разрушениях…
Я слышал, что Поднебесный двор готовит план войны. У этой маленькой страны тоже есть план, как встретить врагов. В литературе у нас есть полные достоинств сочинения Конфуция и Мэн-цзы, в военном искусстве нам ведомы стратегии Сунь-цзы и У-цзы. [То есть японцы в совершенстве знают китайскую литературу.]
Я также слышал, что Ваше Величество выбрали лучших своих полководцев и послали своих отборных солдат, чтобы захватить мою территорию. Наша страна сделана из воды и земли, из гор и морей; когда Ваши полководцы придут, мы выйдем им навстречу с войсками. Как могли бы мы встать на колени на дороге и воздать им почести?
Жизнь не обеспечена, если мы последуем за вами; смерть не обязательно придет, если мы поднимемся против вас. С чего бы мне страшиться, если нам предстоит встретиться… на рыцарском поединке? Если вы победите и мы проиграем, ваша страна будет удовлетворена. Но если мы выиграем и вы проиграете, эта маленькая страна будет вас презирать.
С древних времен всегда было лучше заключать мир и избегать войны, чтобы избавлять людей от бедствий и спасать народы от трудностей. Я нарочно посылаю гонца, чтобы он простерся на красных ступенях [Дворца]. Пусть Ваше Величество подумает надо всем этим
(Wang Yi-t’ung. P. 18–19.).
Похоже, Хуньу все-таки получил это послание. Он прекратил похвальбу по отношению к противнику, который не играл в высокопарную китайскую игру и больше верил в силу оружия, чем в силу слов. Немного опасаясь потерпеть неудачу того же рода, какую сто лет назад потерпели монголы, тем более что и в самом Китае его позиции еще по-настоящему не упрочились, Хуньу отказался от всяких завоевательных планов. Оставались пираты, на чьи злодеяния — похоже, вполне реальные, — по-прежнему жаловались подданные в приморских провинциях. С 1383 г. он предпринял строительство пятидесяти пяти портов вдоль всего китайского побережья, а в 1387 г. на реках Фуцзяни появилось шестнадцать дополнительных защитных укреплений. Огородив тем самым свою страну второй «Великой стеной», на сей раз прибрежной, Хуньу просто-напросто пресек все отношения с «варварскими» странами и особенно с Японией.
Связи между обоими правительствами восстановились лишь постепенно, в начале XV века. Для Китая это был период блистательного царствования Юнлэ
[4], а для Японии — правления сёгуна Асикага Ёсимицу, которого обессмертило строительство на севере Киото «Золотого павильона», чей блеск, как и странная история, всегда восхищал толпы. Полностью изменив японскую политику в отношении Китая, Ёсимицу выказал полную покорность и даже позволил навязать себе титул «царя-данника», который японскому суверену присвоил китайский двор. В 1404 г. японское посольство привезло в Киото тяжелую золотую печать, которую сёгуны отныне должны были использовать, заверяя переписку с Китаем. Так Ёсимицу согласился на то, что двадцать лет назад казалось оскорблением. Смирение столь же удивительное, как и гордыня его предшественников!
Но для этого было много причин: искреннее восхищение, которое пламенный буддист Ёсимицу питал к стране, откуда к нему шли тексты и доктрины; сильное желание и, может быть, еще в большей степени настоятельная потребность японского общества восстановить торговые связи с материком; наконец, подарки, получаемые в обмен на дань, перепродажа которых могла принести безденежному Ёсимицу полезные средства. Однако его надежды не сбылись — в Японии развился мощный национализм, мешавший действию факторов, которые способствовали открытости, и в конечном счете очень быстро преодолевший их.
Китайско-японские связи восстановились лишь лет через тридцать, в 1432 г., по инициативе китайского императора Сюаньдэ
[5], желавшего вновь включить Японию в массу стран-данников Китая. Со своей стороны тогдашний сёгун, Асикага Ёсинори, мало озабоченный великими принципами, тоже видел в этой ситуации определенную выгоду: японский рынок фактически очень сильно зависел от денежных средств, которые выплачивал китайский император в обмен на предметы, отдаваемые в качестве дани. Эти китайские монеты, поступавшие от правительства Срединной империи либо более или менее тайно привозимые китайскими или японскими купцами и пиратами, составляли основной монетный запас архипелага, позволявший вести обмен торгового характера вплоть до глубокой провинции.
Преемник сёгуна Ёсинори, Ёсимаса — он тоже был создателем чудесного дворца, только расположенного на сей раз в восточной части Киото и известного сегодня как «Серебряный павильон», — продолжил политику предшественника, систематизировав ее. В 1453 г. он направил в Китай посольство из тысячи человек. Оно включало многочисленные делегации и прежде всего представителей великих храмов из окрестностей Киото: Тэнрюдзи, Тономинэ, Хасэдэра. Храм Тэнрюдзи, основанный в 1339 г. Такаудзи, первым сёгуном Асикага, с XIV в. сделал успешную торговую карьеру, получив разрешение отправлять в Китай корабли за предметами, необходимыми для оборудования храма; со временем интерьер храма был завершен, но лицензия на ввоз китайских изделий на «кораблях Тэнрюдзи» (Тэнрюдзи бунэ) осталась за ним; грузы, привозимые в Японию, монахи продавали или обменивали. Тономинэ отличился прежде всего в борьбе между двумя императорами, во время династического раскола; его монахи-воины в свое время поддержали Южную династию и теперь искали, к чему приложить свою энергию. А в Хасэдэра находился знаменитый храм Каннон, богини милосердия, в котором и возникла традиция связей с Китаем.
