Было ли это предзнаменованием и следовало ли с ним считаться? 5 августа того же 1591 года умер Цурумацу, столь любимый и столь ожиданный ребенок. Он унес с собой в могилу надежды Хидэёси, его веру в создание рода, и тем самым его смерть грозила пошатнуть стабильность страны. Эта драма несомненно имела отношение к тому, что отныне во всех решениях кампаку стало проявляться ощутимое ожесточение; он снова переживал кризис, что побуждало его бить наотмашь.
Через две недели после того, как скончался Цурумацу, Хидэёси повторил с совершенно военной четкостью директивы «охоты за мечами» и, более того, уточнил их социальные последствия:
1. Если среди вас есть люди, служившие в армии, которые убивали крестьян с июля прошлого года, в конце кампании против области Муцу [ставшей следствием и завершением войны с семейством Ходзё], вам дозволяется поместить их под надзор и изгнать их. Город или деревня, спрятавшие человека такого рода, будут [солидарно] преданы суду за неуважение к закону.
2. Если крестьянин покидает свои поля, чтобы сделаться купцом или сельскохозяйственным рабочим, будет наказан не только он, но и вся деревня вместе с ним будет отвечать перед судом. Любой индивидуум, не служащий при оружии и не занятый земледелием, равным образом будет преследоваться местными властями в судебном порядке и подлежит изгнанию. Чиновники, пренебрегшие своим долгом в этой сфере, будут изгнаны со своих постов за недосмотр. В случае, если факт превращения крестьян в купцов будет скрыт, ответственность понесут весь город или вся деревня.
Ни один воин, покинувший своего господина без дозволения, не будет принят на службу к другому. Прежний статус человека будет рассмотрен с величайшей тщательностью; от него могут потребовать представить поручителя.
Те, кто не скажет, что уже имеет господина, будут арестованы за нарушение закона и отправлены к прежнему господину. Если это постановление будет нарушено и тот, кто совершил проступок, останется на свободе, [прежний] господин получит в качестве компенсации головы трех человек, в противном случае новый господин будет сочтен ответственным [за проступок] и отдан под суд (21 августа 1591 г.)
(Sources of Japanese tradition. P. 330.).
Как было принято, немногими словами сказано многое: Хидэёси прикрепил крестьянство к земле, но защитил его от бесчинств военной касты, которую тоже жестко подчинил закону; он насадил систему сложной и обязательной коллективной ответственности, впрочем, широко применяемую в Китае со времен зарождения империи и внедренную силой с начала царствования династии Мин. Смелость Хидэёси заключалась в том, что он с равной строгостью применял эту систему к горожанам, к селянам и, что для Японии было новшеством, к феодальным вождям, на которых могла быть возложена личная ответственность за выбор вассалов. Для воинов былых времен такой режим несомненно был бы невыносимым, но современники Хидэёси ощущали необходимость поддержания равновесия, в котором нуждались сами, чтобы сохранить недавно полученные привилегии и преимущества. К тому же, щелкая кнутом угроз, Хидэёси умел внести в жизнь и радость — на сей раз она приняла облик славного и прибыльного похода за море, потому что Япония стала слишком тесной.
В сентябре 1591 г., через недолгое время после эдикта о «замораживании классов», он провозгласил, что вводит в действие план, подготовленный в предыдущем году, в марте 1590 г. Так было принято решение о вторжении в Корею, а штаб-квартиру экспедиционного корпуса расположили в местности под названием Нагоя, на побережье провинции Хидзэн (в современной префектуре Сага на Кюсю).
Глава X
ЗА МОРЕМ
Авантюра
Возможность добраться до Китая и тем более до Кореи была не чудом для того, кто знал Кюсю, а на Кюсю — тихую бухту Карацу. «Карацу» — само название уже содержит призыв: оно означает «порт династии Тан», то есть для страны, позаимствовавшей у великой китайской династии Тан (618–907) основную часть своей культуры, политики и религии, — «порт Китая». Со времен неолита, но совсем бесспорно — с III в. до н. э. отсюда поступали в Японию основные продукты китайской металлургии — либо непосредственно из области Нинбо и рек бассейна Янцзы, либо транзитом через корейскую территорию. Место для этого было подходящим: из еоснового бора, окаймляющего кривую линию пляжа из серебристого песка, в хорошую погоду виден остров Ики, силуэт которого нечетко вырисовывается в море, милях в двадцати от японского берега. А мореплаватели знают, что это не последний этап: с северо-западной стороны Ики угадываются голубоватые контуры больших островов Цусима (приблизительно в 25 милях), откуда опять-таки можно разглядеть другую землю, расположенную почти на том же расстоянии. В общем, это приглашение к путешествию: надо лишь пересечь ряд проливов, едва ли более широких — если смотреть издали, — чем проливы между разными островами, составляющими Японский архипелаг.
Тем не менее географический пункт Карацу в то время, когда им заинтересовался Хидэёси, был не более чем мирным рыбацким портом; «международная» роль, причитавшаяся ему в бронзовый век, теперь перешла к Хаката, занимавшему гавань на некотором расстоянии отсюда, на северном побережье Кюсю и точно напротив пролива Симоносэки — обычного морского пролива, соединявшего его с Хонсю. Однако, что было лучше приспособлено к сношениям с континентом, чем бухта Карацу?
Хидэёси уже думал об этом: несколько месяцев назад, сразу после поражения Ходзё, он послал сюда разведчика, разбирающегося в плотницком ремесле и в военной архитектуре, — Курода Дзёсуи, потомка одной из семей мелких христианских даймё Кюсю, которые первыми присоединились к нему, чтобы отстоять свою самобытность — и свое имущество — перед лицом вельмож, сохранивших верность буддийской вере предков.
Едва Курода Дзёсуи набросал первые линии плана замка, как этот план с октября начали претворять в жизнь, потому что замыслы Хидэёси не терпели промедления. К тому же в ту эпоху, как и каждый год, на Северном Кюсю с конца ноября по начало марта дул ледяной ветер из Сибири, сильно мешая работать зимой. Значит, оставалось несколько недель чудесной осени, по сути долгого конца лета, — если привлечь достаточно рабочей силы, можно было уже заложить значительную часть фундамента, по крайней мере для главного корпуса (хоммару).
Тем временем Хидэёси обдумывал новую ситуацию, созданную столь ранней смертью маленького Цурумацу. Еще раз он остался без наследника, лишился той непоколебимой власти, какую дает провозглашенная повсюду уверенность в основании династии, в возможности неделимой передачи наследства, потому что смена обеспечена. Хидэёси было пятьдесят шесть лет, и он начинал постоянно чувствовать усталость, приближение того, что он уже не осмеливался называть старостью. Как еще надеяться на появление сына? И как найти содействие, чтобы тебя не предали? Кто может играть его роль при дворе, когда он отправится к границам? Или кто будет следить за армиями, в то время как он будет обеспечивать единство империи в столице? Цурумацу был еще всего лишь ребенком, но он олицетворял надежду и способствовал тому, чтобы амбиции врагов притихли, хотя бы на время. Что теперь будет, когда его больше нет, а семью кампаку как будто преследует рок? Разве только что (в возрасте около пятидесяти) не умер его младший единоутробный брат — Хидэнага, сын его матери от второго брака? Верный ему, доверенный человек, которому он поручал охрану драгоценного Цурумацу? А маленькому Кинго, как он его называл, ребенку из его семьи, усыновленному в 1584 г. к великому несчастью для Нэнэ, еще не было десяти лет. Чтобы подстраховаться на случай собственной кончины и выстроить логику наследования, Хидэёси вспомнил о старшем из своих племянников, Хидэцугу, сыне сестры. Через несколько недель, в декабре 1591 г., он передал последнему и свою резиденцию Дзюракутэй в столице, и свой престижный титул кампаку.
