В то время как японская армия столь легко восторжествовала на суше, корейский адмирал Ли Сунсин атаковал японский флот, ждавший в портах, и почти полностью утопил его; тем самым японцы лишились возможностей для снабжения — трудно жить в стране, практикующей принцип выжженной земли, — для получения смены и даже для отступления. Тогда в сельской местности, которую захватчики считали заброшенной, замелькали тени крестьян: они уничтожали то, что оставалось от урожая, и бросали на японские лагеря диверсионные группы; это была уже не война наемников и не поединок чести, это было народное восстание. Осенью 1592 г. японские вожди признали очевидное: надо заключать перемирие — к этому стремились обе стороны, находя в этом равную выгоду.
Совершит ли наконец Хидэёси поездку, ту переправу, которую он до сих пор откладывал под разными предлогами? Или же его сердце не могло покинуть Киото и его всегдашних пристрастий, не покидавших его, даже когда он принимал важнейшие решения для международной политики?
Я отправляю Вам это письмо по зрелом размышлении. Поскольку я должен дать Вам много приказов, прежде чем направлюсь в Корею [он не уехал раньше, потому что море было неспокойным], прошу Вас: приезжайте сюда в течение десяти дней после 5-го числа первого месяца. Поскольку здесь Вы задержитесь всего на пять дней, поймите это и приезжайте быстро. И возьмите с собой знатока плотницкого дела, который привезет план Фусими. Проблема намадзу [гигантской рыбы-кошки, на спине которой, согласно мифам, стоит Япония и чьи движения вызывают землетрясения] столь важна для строительства Фусими, что я хотел бы выстроить его таким, чтобы намадзу не смог на него напасть. Вы должны приехать как можно скорей, с плотником и с планом. Вам незачем брать с собой подарки или что-либо еще.
Приезжайте, прошу Вас, с двумя-тремя всадниками, чтобы избежать затруднений по дороге… Что касается постройки Фусими, я хочу, чтобы ее осуществили с величайшей заботой, в соответствии с предпочтениями и вкусами Рикю (Письмо Маэда Гэнъи, 11 декабря 1592 г.)
(Boscaro. Р. 48.).
Ему не хватало домашнего очага; он писал об этом между строк Маа, дочери Маэда Тосииэ и своей самой юной наложнице:.
Вы отдали мне два костюма на Новый год, и я этому порадовался, пожелав Вам долгой и счастливой жизни. Я рассчитываю переправиться в Корею весной, взять все лично на себя, а потом устроить триумфальное возвращение. Я особенно доволен вестью, что здоровье Ваше улучшилось после того, как Вы съездили на воды. Этого аиста я поймал, охотясь с соколом, и преподношу его Вам в надежде, что он доставит Вам удовольствие… (26 декабря 1592 г.)
(Boscaro. Р. 49.).
Но в Корее удача ему изменяла. Если китайская военная машина была тяжеловесной, если требовалось время, чтобы она пришла в движение, сама ее масса способствовала тому, чтобы эффективность она сохраняла надолго. В январе 1593 г., несмотря на холода северных зим, 40 тысяч солдат китайской армии достигли окрестностей Сеула, после того как обратили в бегство японский авангард, расквартированный близ Пхеньяна. Тем не менее игра была еще не окончена, и японское военное искусство снова совершило чудо: японская пехота, вооруженная длинными копьями, пригодными для того, чтобы выбивать всадников из седла, и мушкетами, разгромила архаичную китайскую кавалерию полководца Ли Жусуна, вооруженную лишь короткими мечами, бесполезными вне рукопашной схватки. Однако японские командиры знали, что преимущества у них уже не будет: в мае 1593 г. представлялось, что спасение — лишь в переговорах.
К счастью, Китай согласился направить троих поверенных в делах в замок Нагоя, и Хидэёси заявил о своем намерении женить императора Японии на дочери Ваньли.
На самом ли деле он собирался это сделать? Корейская кампания не вызвала энтузиазма, на который он рассчитывал. Если сеньоры запада страны пошли за ним, то восточные — которые и примкнули совсем недавно — проявили вежливую, но холодную сдержанность: ни один из Токугава, ни один из Датэ, ни один из Уэсуги не согласился взяться за оружие лично и принять участие в походе — все, и то словно скрепя сердце, прислали маловыразительных представителей.
Хидэёси понял. Кстати, все призывало его в Киото: слабеющее здоровье матери, а также неожиданная и счастливая новость — Ёдо-гими, молодая мать милого Цурумацу, слишком рано ушедшего из жизни, снова беременна. Он узнал об этом из письма самой Нэнэ, своей супруги, и та, несомненно, выразила в письме по этому поводу огорчение, с которым Хидэёси посчитался:
…Эти дни я немного кашлял, почему Вам и не писал, и сажусь за письмо я впервые. Я также рад узнать, что Дама Ни-но-мару [Ёдогими] беременна, но вспомните, прошу Вас, что я не желаю иметь ребенка. Сыном тайко должен был бы стать Цурумацу, но он ушел в иной мир. Смутило бы Вас то, что будущий ребенок касается только Дамы Ни-но-мару? (Письмо к Нэнэ, 11 мая 1593 г.)
(Boscaro. Р. 56.)
Он демонстрировал безразличие, чтобы смягчить страдания жены из-за ее бесплодия, но хозяин Японий проявил безграничную радость, по пути из Нагоя в Киото наконец узнав о благополучных родах и, не желая того, выдав свои чувства:
Счастлив, что Мацура прислал человека столь быстро. Передайте ему, пожалуйста, мою благодарность. Я предполагаю, что Мацура присутствовал при родах и послал мне гонца, как только смог; я хотел бы назвать [ребенка] Хирон. Пусть даже самые низшие слуги не используют почетную приставку «о» [говоря о нем, чтобы не вызвать ревности богов, которые могли бы забрать его к себе обратно]. Называйте его только Хирои, Хирои. Я очень скоро совершу триумфальное возвращение (Письмо к Нэнэ, 9 августа 1593 г.)
(Boscaro. Р. 59.).
Потом он пишет молодой матери:
Повторяю: давайте Хирои достаточно молока и проявляйте о нем большую заботу. Пожалуйста, достаточно ешьте, чтобы у Вас хватало молока. Вы не должны ни о чем беспокоиться. На том заканчиваю. Посылаю Вам пять птиц, пойманных при охоте с соколом, и три бамбуковых корзины мандаринов (Письмо к Ёдо-гими, 25 августа 1593 г.)
(Boscaro. Р. 62.).
Будут ли по-прежнему покровительствовать ему боги — кроме как в корейском деле, сложность которого он недооценил?
Глава XI
РАДОСТЬ И НЕНАВИСТЬ
Отцовство
Трудно представить более счастливого человека, чем Хидэёси, узнавший о рождении маленького Хирои-мару, который получит в отрочестве имя Хидэёри. Все надежды, которые он некогда возлагал на бедного Цурумацу, возродились и удесятерились. К этому добавлялись страстная любовь, растроганность, ослепление чудом, полностью выходившим за пределы представлений и взглядов политика. С того дня ребенок, казалось, стал средоточием всей жизни Хидэёси. Это постоянная тема его писем, в которых выражаются его радости и тревоги: он сожалеет о молодости Ёдо-гими, которую находит недостаточно внимательной и к которой он теряет интерес, целиком отдаваясь любви к ребенку.
