К тому же иностранные дела в самом деле слишком запутались! С 1582 г. в Японии появились и испанцы, несмотря на обещание не вмешиваться, которое дал Филипп II в то самое время (1580 г.), когда объединил короны Испании и Португалии. Испанцев, с 1571 г. базировавшихся в Маниле, выводило из себя, что они не могут получать часть дохода от торговли между Гоа и Японским архипелагом. Дополнительно ситуацию осложнило соперничество между орденами: францисканцы и доминиканцы, обосновавшиеся на Филиппинах, выступали против фактической монополии иезуитов. Дурное настроение Хидэёси в 1587 г. дало им повод действовать, не считаясь с решениями ни Филиппа II, ни папы Григория XIII: надо было прийти на помощь христианской общине Японии и пойти на риск мученичества — страшного и высшего исполнения миссии.
Тогда на сцену вышел один из тех странных персонажей, с какими эпоха познакомит нас во множестве: своеобразные посредники между двумя культурами, в конечном счете они работали только на себя, — Харада, японец, обращенный иезуитами и ставший купцом в Маниле. Стремясь расширить свою торговлю, он совал нос всюду, доказывая в 1591 г. Хидэёси, что тот мог бы завоевать Филиппины, а испанским францисканцам — что их мечта о проникновении в Японию осуществима, если они явятся к Хидэёси в качестве послов Испании. Все это привело к прибытию в Киото в 1594 г. францисканской делегации, которую Хидэёси принял как посольство. Новым пришельцам даже удалось беспрепятственно поселиться в Осаке, а потом в Нагасаки, но это процветание быстро кончилось, потому что местные португальские священники (иезуиты) повели скрытую войну с испанскими пришельцами (францисканцами). В довершение неосторожности францисканцы, которых Хидэёси в конечном счете согласился считать священниками, поставив после послов, открыли в Киото церковь и в конце 1594 г. выписали с Филиппин еще трех священнослужителей. Выполняя свою миссию, они заново открыли также церковь в Осаке, а двое из них направилось в Нагасаки, где иезуиты сохраняли тайную, но упорную общину; францисканцы сочли за благо во всеуслышание разоблачить деятельность иезуитов, вызвав тем самым ярость местного губернатора, изгнавшего всех и велевшего священникам возвращаться в Киото.
У Хидэёси в то время голова была занята множеством других дел: недавним рождением его дорогого Хидэёри, окончательным благоустройством его замка Фусими, возможным и ожидаемым приездом послов китайского императора и по-прежнему нерешенной проблемой Кореи.
Но в конце 1596 г. чужеземцы вновь заставили говорить о себе: у побережья земли Тоса (современная префектура Коти) на юге Сикоку потерпел крушение богатый испанский галион «Сан-Фелипе» с большим грузом серебра, который он вез из Манилы в Акапулько. Занесенный к Японии тайфуном, пострадавший, но не разрушенный, он собирался осторожно вернуться в открытое море, когда местный даймё — из рода Тёсокабэ — задержал его, чтобы отвести в порт Урадо и сделать ремонт, который, как говорили, был необходим. Когда капитан не выразил большого желания идти в порт, вполне обоснованно опасаясь конфискации 500 тысяч серебряных крон, находившихся на борту судна, флот даймё, составлявший, как говорили, двести кораблей, заставил его повиноваться, постепенно, но твердо направив на песчаную мель, где тот и развалился. По неписаному закону береговых разбойников груз причитался Тёсокабэ; капитан выразил протест, и даймё — рассчитывая угодить своему господину — предложил апеллировать к Хидэёси, полагая, что тот несомненно одобрит поступление 500 тысяч крон в свою казну, всегда страдавшую от нехватки средств, — но этого Тёсокабэ капитану не сказал.
Начинался 1597 год. Лоцман корабля в сопровождении францисканских священников наконец направился к тайко, чтобы потребовать возвращения груза; и тут, вопреки всем ожиданиям, — ведь Хидэёси ни в коем случае не был вором, — тайко отказался вернуть серебро и, к общему изумлению, приказал казнить двадцать шесть христиан (шестерых францисканцев, трех японских иезуитов, получивших лишь младшие церковные чины, и шестнадцать японских христиан); их отправили в Нагасаки, на самые церковные земли, и 5 февраля 1597 г. распяли. Что же случилось?
Похоже, что арест этих несчастных — еще без вынесения приговора — произошел, когда переговоры еще шли полным ходом, и независимо от дела с кораблем; три францисканца из Осаки считались особо дерзкими в своем прозелитизме, трое других были схвачены в Осаке вместе с тремя японскими иезуитами. Может быть, лоцман узнал об этом? И его охватил страх или просто-напросто нетерпение? Продемонстрировав карту мира, которую носил при себе, он показал родичам Тёсокабэ огромные размеры владений своего короля, Филиппа U, и счел за благо подкрепить свои слова доводом, значения которого несомненно не осознал, как уточняет в одном письме преподобный Мартинеш, назначенный епископом Японии и находившийся в то время в гостях у вице-короля Гоа по приглашению последнего:
…Лоцман на вопрос одного из главных губернаторов тайко — который, посмотрев на карту мира, спросил, как король Испании, столь отдаленной страны, овладел столькими королевствами и провинциями, — неосторожно ответил, что Католический Король сначала посылает священников, чтобы обратить туземцев, которые после этого, присоединяясь к капитанам Его Величества, упрощают завоевание
(Murdoch. Р. 289).
Преподобный Мартинеш напишет это гораздо позже, 15 ноября 1612 г.; но он давно размышлял над этим, а не написал не подумав, о чем свидетельствует другое послание, более раннее (22 октября 1602 г.) и в общей сложности еще более показательное:
Иэясу и все языческие сеньоры [Токугава Иэясу в то время занял место главы Японии, освободившееся после смерти Хидэёси в 1598 г.] — и христианские сеньоры с величайшим трудом убедили их в обратном, — питали те же подозрения, что в свое время тайко, испанцы — завоеватели, они постоянно вооружены, и их цель — захватывать иностранные государства; религиозная проповедь — не более чем хитрый прием ради завоевания… [тайко] написал в Манилу, что францисканцев распяли, потому что они были шпионами, а проповедь и поучения францисканцев — всего лишь предлог для завоевания королевств, и добавил, что ни один из этих священнослужителей более не должен быть послан в Японию. Тайко заблуждался, но его мнение — это мнение сеньоров Японии. Последние, конечно, хорошо знакомы с делами Китая, и им также ведомы дела португальцев, с которыми они долгие годы поддерживают воистину дружеские торговые связи; [они считают, что португальцы — ] мирное племя, лишенное всякой идеи завоевания. Но, поскольку они знают, что теперь мы находимся под властью одного суверена и исповедуем одну религию, члены Общества [Иисуса], прибывающие в Японию через Восточные Индии и Макао, — чье миролюбие японцы ценят, — также иногда сталкиваются с недоверием [вызванным этими фактами]. Все беды, претерпеваемые ныне Церковью, стали следствием прибытия этих священнослужителей с Лусона
(Murdoch. Р. 290).
Это, конечно, пишет португальский иезуит, то есть человек, мало склонный к снисходительности в отношении испанских францисканцев, но знаменитое политическое чутье членов Общества Иисуса здесь в достаточной мере проявляется. Хидэёси интересовался чужеземными реалиями поверхностно — в те времена ему доставляло удовольствие играть в обществе маленького Хидэёри со слоном, присланным испанцами в Осаку из Индии, — и в рамках политики обмена или экспансии, продиктованной экономическими потребностями, но он никогда не будет приверженцем замкнутости, и ни один из его актов не оставит впечатления, будто он продиктован ксенофобией. Однако, как всегда, при этом гибли безвинные люди.
