— Черт побери! Помолчи, когда со мной говорит Папа.
Известный писатель и богослов Тадеуш Мазовецкий вспоминает аналогичный случай. Окна квартиры его друга выходили на Новосвятский проспект, по которому должен был проехать автомобильный кортеж Папы, и Мазовецкий попросил, чтобы приятель позволил его тетушке с балкона наблюдать за процессией. Позже престарелая дама утверждала, что Папа остановился у этого дома специально, чтобы благословить ее. Порой это замечательное чувство единения охватывало огромное множество людей. Когда Иоанн Павел сказал на площади Победы, что поляки имеют право думать о своей родине как о «стране исключительно ответственного свидетельства», каждый воспринял эти слова как адресованные лично ему и задался вопросом: «А всегда ли я соответствовал столь высокой миссии?»
Словом, подытоживал Адам Михник, это был великий «урок достоинства».
Правительство, писал Михник, «вздохнуло с облегчением», когда Иоанн Павел наконец улетел. Однако лошадь уже сбежала из сарая — слова Папы, произнесенные им в Скалке совсем по другому поводу, как нельзя лучше подходили к данному случаю. Власти выполнили свое обещание относительно телетрансляции наиболее значимых событий визита, однако сделали это в типичной для коммунистов манере: кусочек площади, кусочек толпы — и нигде не видно самого Папы. По мнению одного французского журналиста, это напоминало телерепортаж с футбольного матча, когда в объектив попадает все, кроме мяча. Столь же избирательно камеры фиксировали людей, собиравшихся, чтобы послушать проповеди понтифика: например, после репортажа из Гнезно создалось впечатление, что мессе внимала лишь горстка пенсионеров и монахинь.
По сравнению с предыдущими десятилетиями правительство вело себя довольно разумно. Коммунистическая риторика была сведена к минимуму, но отказаться от нее совсем партийным вождям оказалось не под силу, поэтому встреча во дворце Бельведер оставила жалкое впечатление: Терек упорно твердил о Леониде Брежневе, а Иоанн Павел вдохновенно рассуждал о Боге. Не было массовых арестов диссидентов, хотя лидера КЗР Яцека Куроня, человека, досье которого в службе госбезопасности даже превосходило досье Иоанна Павла, фактически продержали под домашним арестом в течение всего визита — очевидно, чтобы оградить от контактов с мировой прессой. Подконтрольные государству печатные средства массовой информации публиковали тексты проповедей и выступлений Папы с минимальной цензурной правкой. Отдельные жалобы на якобы политические выпады понтифика исходили в основном от коммунистических руководителей низшего звена и мелких чиновников. На официальном же уровне было объявлено, что партия и правительство «в целом удовлетворены» визитом. Это была стратегия «хорошей мины при плохой игре», порожденная извращенным миром коммунистической лжи. Власти «пытались делать вид, будто миллионы сияющих лиц вокруг Иоанна Павла II не означают убедительного провала их собственного 30-летнего господства и тем самым не лишают их морального права претендовать на управление страной».
Западная пресса широко освещала визит. В целом его восприняли благосклонно, хотя в некоторых публикациях почему-то утверждалось, что понтифик способствует разрядке напряженности в отношениях с коммунистами. Адам Михник, выступая от лица левых некатоликов, полагал, что на Западе слишком увлекаются тем, что, по мнению польских диссидентов, было весьма смелой аналогией, а именно: проводят параллель между возвращением Папы в Польшу и возвращением аятоллы Хомейни в Иран. «Более чудовищную ошибку трудно себе представить», — писал Михник. Однако потом пресса еще не раз возвращалась к этой аналогии, настойчиво ища сходство между «белым муллой» и «черными муллами».
Больше всего Адама Михника поразила способность Папы обращаться к сознанию как верующих, так и неверующих. Осуждая «постыдный образ жизни», понтифик напоминал о древней польской культурной традиции, выхолощенной коммунизмом, — «духе самопожертвования, под знаменем которого наши отцы и деды никогда не прекращали бороться за национальное и человеческое достоинство». Это был призыв к моральному обновлению, обращенный к каждому, и Иоанн Павел сумел донести его, не бросая камень в своих противников, ибо на самом деле ими были не коммунисты, а собственная лень поляков, с чьего открытого или молчаливого согласия началось и продолжало осуществляться насильственное навязывание стране чуждой ей формы правления.
Это были мысли, изложенные в «Личности и действии», однако на сей раз приспособленные к массовой аудитории. Солидарность и противостояние являются главными движущими силами полноценной человеческой жизни, а свобода мыслить самостоятельно неизбежно приводит к служению на благо другим. Один особенно дотошный западный корреспондент сформулировал это так: «Как ни поверни, но самое подходящее слово здесь — любовь. [Папа] пользуется любовью всего народа, которая доставалась в истории лишь великим освободителям и диктаторам, но ему каким-то образом удается возвратить этот опасный подарок, оставляя по одну сторону человека в его целостности, а по другую — миллионы людей, которые уходят домой, преисполнившись уважения к самим себе».
Иоанн Павел, ни разу не прибегнув к политическим аргументам или маневрам, фактически провел своеобразный народный референдум, результаты которого не вызывали сомнений еще до начала паломничества.
Революция духа стала неизбежной.
ОТ СОЛИДАРНОСТИ К «СОЛИДАРНОСТИ»
Спустя 448 дней после того, как Иоанн Павел II покинул краковский аэропорт Балице, бывший безработный электрик по имени Лех Валенса гигантской сувенирной ручкой с портретом улыбающегося Папы — память о визите понтифика в Польшу в июне 1979 г., — подписал на гданьской судоверфи имени Ленина соглашение с польским правительством, где признавалась законность первого в коммунистическом мире независимого самоуправляемого профсоюза. Его назвали «Солидарность». Не способствовала ли солидарность, проявленная поляками во время девятидневного пребывания Иоанна Павла на родине в июне 1979 г., созданию одноименного профсоюза в августе 1980-го?
Провозглашенная Эдвардом Тереком стратегия «практического материализма» была на самом деле, по определению Галины Бортновской, бывшей ученицы Кароля Войтылы, экономической фантазией, которая грозила рано или поздно окончиться крахом. Пытаясь спасти то, что спасти было невозможно, Терек в июле 1980 г. поднял цены, однако этим лишь ускорил неизбежное. По всей стране начались массовые выступления рабочих, кульминацией которых стала знаменитая августовская забастовка на гданьской судоверфи — и создание «Солидарности». Однако моральная атмосфера, в которой происходили события августа 1980-го, — вновь обретенное рабочими чувство собственного достоинства, их терпение, неожиданная способность создавать коалицию с диссидентами-интеллектуалами, миролюбие, призыв к моральному обновлению нации, наконец, широкая поддержка населения, — все это было принципиально новым в истории рабочих волнений коммунистической Польши. Как считают участники тех событий, а также те, кто позднее пытался осмыслить происшедшее, ничего бы этого не случилось, если бы не девятидневное паломничество Иоанна Павла II в июне 1979 г. Тогдашняя моральная революция заложила основу будущей социально-политической революции.
