И сотрудники сработали оперативно. К обеду информация лежала на Шурином столе. Ничего особенного в ней не было, за исключением того, что воспитывала Толю бабушка. Родителей лишили родительских прав, когда мальчику было два года. Они уехали в неизвестном направлении и больше никогда не интересовались сыном.
— Пили? — спросил следователь оперативника Рината Ахметова.
— Пили, — подтвердил тот и пододвинул следователю копию с пожелтевшей от времени бумаги.
— Друзей нет?
— Друзей в классическом понимании слова нет, есть приятели, но и с ними Стригунов почти не видится, более или менее частые контакты у него только с соседом с первого этажа.
— К этому соседу я схожу сам. А вы все-таки ненавязчиво опросите других соседей и коллег по работе.
Ринат кивнул и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
* * *
Сосед Анатолия Корней Фролович Старостин был не ровесником Стригунова и даже не просто взрослым мужчиной, а 75-летним пенсионером, бывшим боцманом одного из торговых судов несуществующего ныне Советского Союза.
Корней Фролович оказался человеком общительным и хлебосольным. Он охотно согласился поговорить со следователем, хотя и удивился слегка, что тот интересуется Толиком Стригуновым.
Уже через десять минут следователь сидел на кухне и ел вместе с хозяином котлеты с картошкой.
От стопки отказался, приложив руку к груди, проговорил: — Простите, отец, но на работе ни-ни. Сами понимаете, служба.
Корней Фролович согласно кивнул: — Как не понять. А от чайку не откажетесь?
— От чайку не откажусь.
— У меня баранки свежие есть.
— И баранки буду.
После еды Корней Фролович закурил трубку и спросил: — И что же Толик натворил?
— Пока не знаю…
— А подозреваете в чем?
— Простите, отец, не могу сказать.
— Понимаю, — кивнул Корней Фролович, — тайна следствия.
— Она самая. А вы хорошо знаете Анатолия?
— Как не знать. Хорошо знаю, можно сказать, с пеленок. Я, конечно, по нескольку месяцев отсутствовал. По долгу службы, — добавил он со значением и посмотрел на Наполеонова, чтобы убедиться в том, насколько следователь проникся важностью его работы.
Шура утвердительно кивнул, преданно глядя в глаза старого боцмана.
— Отсутствовать-то я отсутствовал, но всегда возвращался. С бабкой его мы приятельствовали. Я помогал им чем мог. Сами понимаете, одинокая женщина с пацаненком.
Шура снова кивнул.
— То кран протечет, то колонка забарахлит, то дверь покрасить надо, то почтовый ящик починить. А она меня на чай приглашала, да и сейчас приглашает, пироги Степанида Матвеевна отменные печет и варенье замечательное варит. Впрочем, все у нее в руках спорится.
— А Толик? — попытался Наполеонов вернуть разговор в нужное ему русло.
— Толик рос хорошим, послушным мальцом. Любознательный очень был. Мы с ним одно время увлеклись моделями кораблей. Потом Толик к этому занятию охладел. А макеты я сохранил. Хотите посмотреть?
— Хочу, — ответил Шура.
Старостин провел его в большую комнату, подвел к застекленной стенке.
— Вот они, наши корабли, — Корней Фролович отодвинул стекло и любовно погладил один из макетов.
Шура с первого взгляда разглядел, что модели сделаны искусно и с большой любовью.
— Вижу, что и вы, Корней Фролович, приложили к ним руку.
— Приложил, — улыбнулся Старостин, — не скрываю.
— К кораблям Толя охладел, — проговорил Наполеонов, — что же стало его новым увлечением?
— Об этом я говорить не хочу, — неожиданно замкнулся Старостин.
— Почему? — невинно поинтересовался Шура, — надеюсь, это были не наркотики?
— Кабы наркотики, — пробурчал Корней Фролович.
— И думаю, не торговля людьми и оружием?
— Да вы что, спятили, что ли?! — рассердился боцман: — Пацаненку лет одиннадцать-двенадцать было, не помню точно.
— Порнография?
Старостин подавился сунутой в рот трубкой и, выплюнув ее в сердцах, постучал по лбу пальцами, при этом выразительно поглядев на следователя.
— Вы хотите сказать, что мальчик Толя спятил?!
— Не мальчик Толя, а вы, капитан, — Старостин махнул рукой, — впрочем, и мальчик Толя тоже.
— Вот это уже становится интересным, — проговорил Наполеонов.
— Это неинтересно, это печально. Толик влюбился! Но кто не влюбляется в отрочестве?!
— Действительно, кто, — согласился Наполеонов.
— Но у всех эта первая влюбленность тает, извините за лирику, как утренний туман. А у Толи…
— Что у Толи? — поторопил его следователь.
— У Толи это перешло в хроническую форму. И если б еще девка была путевая, — вздохнул Корней Фролович.
— А девка, простите, гулящая?
— Гулящая — не гулящая, не в этом дело.
— А в чем?
— Толик для нее игрушка, забава, держит его на короткой веревочке и дергает. Сам слыхал, как она его бычком называла, теленочком. Тьфу! Глаза бы мои ее не видели!
— А она что, часто к нему приходит?
— Нет, — нехотя признал старик, — чаще его к себе по телефону вызывает.
— И что Стригунов?
— Бросает все и несется к ней сломя голову.
— Прямо уж бросает и несется? — недоверчиво спросил Наполеонов.
— Да что я врать, что ли, буду?! — рассердился боцман. — Вот были намедни на рыбалке, кстати, на ночной, так эта цаца ему позвонила, и Толик все побросал и уехал. Я грешным делом обиделся на него тогда сильно, — вздохнул Корней Фролович и потер грудь с левой стороны.
— Да, тяжелый случай, — проговорил следователь.
— Еще какой тяжелый, — согласился Старостин, — как приворожила она его. Бабка его Степанида Матвеевна уже и к попу ходила, и к ворожейке.
— Не помогло? — поинтересовался Наполеонов.
— Нет, — покачал головой боцман.
— Тут к психологу надо, — закинул удочку следователь.
— Есть у меня знакомый доктор, в психушке работает, — признался Старостин, покосившись на Наполеонова. — Я пытался у него намеками проконсультироваться…
— И что?
— Он там такую научную муть развел, мол, это зависимость такая, типа наркомании, и требует серьезного лечения.
— Ну, в общем-то, ваш знакомый прав…
— Не класть же нам со Степанидой Матвеевной Толика в психушку, — вздохнул Старостин.
