Ему нужно было крупное дело.
Новое серьезное расследование, которое встряхнуло бы инертный истеблишмент и принесло бы газете дополнительные продажи.
В начале девяностых «Мондьяль» славился своими разоблачениями и заслуженно считался флагманом французской прессы. Но постепенно расследования стали для издания слишком дорогим удовольствием. Они требовали времени и немалых денег для оплаты работы журналистов, их перемещений по миру и страховки связанных с этим рисков. А риски были действительно высоки: на фоне современных войн процветали всевозможные политические и финансовые махинации, и «Мондьяль» не мог не уделять этому внимания. Газете приходилось отправлять репортеров в горячие точки, что нередко оборачивалось самыми страшными последствиями. После недавней гибели одного из фотокоров в Косово и выплаты огромной компенсации его семье дирекция еженедельника приняла решение чаще использовать труд внештатных корреспондентов. Перед ними «Мондьяль» не имел ни финансовых, ни моральных обязательств. Хотя внештатники, не прошедшие специальной подготовки, в погоне за эксклюзивом порой совершали самые отчаянные поступки, за которые нередко расплачивались жизнью…
Бретон с ностальгией вспоминал те времена, когда в счет будущей сенсации редакция выдавала ему аванс в несколько десятков тысяч франков, на которые он мог трудиться в условиях полного комфорта и сравнительной безопасности. Сегодня же выбить бюджет, который бы позволил качественно и без спешки выполнить задачу, было практически невозможно. Дирекция все настойчивее подталкивала своих сотрудников к спокойной работе с телефоном и Интернетом, что сводило суть расследования к сбору поверхностной и малоинтересной информации.
А в начале 2001 года газетчиков ждало еще одно потрясение: из-за кризиса на рынке сырья цены на бумагу взлетели до самых невероятных отметок. Чтобы не сокращать персонал и хоть как-то свести концы с концами, непотопляемый «Мондьяль» был вынужден пожертвовать несколькими информационными блоками в пользу рекламы — и целые развороты некогда независимого либерального издания заполнили заказные интервью, рекламные статьи и анонсы.
С тревогой наблюдая за всем происходящим, Бретон понимал, что вдумчивому журналистскому расследованию в прессе скоро просто не останется места. А значит, и его самого спишут на свалку истории, как продукт с истекшим сроком годности.
Ситуацию нужно было исправлять, но ему никак не удавалось нащупать достаточно острой темы — такой, которая воодушевила бы редакционный совет и вынудила бы издателя раскошелиться.
* * *
Второй день рабочей недели в кирпичном доме на улице Сен-Жак всегда начинался одинаково: в восемь тридцать редколлегия в полном составе собиралась в цокольном этаже, в комнате с низкими потолками и резким электрическим освещением.
Во время собраний все стояли — главному редактору казалось, что так встречи проходят продуктивнее. Стол был решительно отодвинут к окну, шторы опущены, а на растянутом во всю стену экране дрожал слайд с повесткой дня, настолько неразборчивый, что из задних рядов прочитать его было невозможно.
В комнате пахло кислым человеческим потом, канцелярской пылью, плесенью и отсыревшей побелкой: полуподвал исторического здания был плохо приспособлен для коллективного творчества. Бретон разгладил усы и решительно протиснулся вперед, в «линию обороны», где имели право находиться лишь первые лица «Мондьяль».
Ив Карди, бессменный главред газеты, полусидел на краю низкого подоконника, скрестив на груди свои рельефные руки. Зловещий блеск его глаз свидетельствовал о твердом намерении устроить очередную показательную расправу.
Жертву он выбирал по наитию — среди тех, кто неудачно высказался, выразил несогласие или просто имел неосторожность опоздать. Единственная персона, которая не боялась начальственного гнева, стояла в противоположном конце полукруглой шеренги, как раз напротив самого Бретона. Среди прочих достоинств персона эта обладала похвальной исполнительностью и вызывающе эффектной внешностью. Настолько эффектной, что Бретон пропустил мимо ушей всю первую вступительную часть собрания, разглядывая безупречные ноги в изящных туфлях-лодочках и размышляя об особенностях редакционной политики, которая почему-то позволяла этим ногам присутствовать на закрытых собраниях, пользоваться служебным автомобилем, а также сопровождать главу во всех его поездках и деловых встречах, которые, по слухам, давно уже перестали быть деловыми. Впрочем, владельцы газеты на это особого внимания не обращали, по крайней мере, до тех пор, пока у акционеров не накопится критическая масса претензий к уважаемому главреду и его близкие отношения с молодой сотрудницей не станут дополнительным аргументом в пользу его отставки.
А ситуация тем временем действительно развивалась не самым благоприятным для Карди образом.
Об этом Бретон узнал через полчаса, когда редактор увлек его за собой в кабинет. Это роскошное рабочее пространство служило несомненным свидетельством тому, что Карди, как и любой руководитель крупного французского предприятия, относился к касте избранных. Высокий потолок, поддерживаемый массивными деревянными балками, узорчатый паркет, приглашающие к размышлениям кожаные кресла, резные антикварные часы со струнным боем…
Но главным предметом зависти всех сотрудников, когда-либо переступавших порог редакционного «чистилища», был полукруглый эркер, сквозь который в комнату струился переменчивый парижский свет. В этой нише расположился рабочий стол в окружении изящных стульев, один из которых был вежливо предложен Бретону, а второй занят самим главредом.
В отличие от большинства сотрудников газеты Бретон относился к Иву Карди без лишнего пиетета. Их связывали давние отношения и кое-какие грязноватые секреты, все эти годы удерживавшие махину «Мондьяль» на плаву. На Бретоне гневливый главред срываться никогда себе не позволял: тот был одним из немногих единомышленников, на чью поддержку он мог рассчитывать в разрастающемся и трудно управляемом медийном мире. В последнее время экономическая реальность все чаще вынуждала Карди принимать непопулярные решения, которые порождали всевозможные внутренние конфликты и текучку кадров. Финансово газета тоже чувствовала себя неважно. Читательский интерес к ней падал, а акционеры все чаще связывали это со слабой редакционной линией.
Карди ощущал, как сжимается вокруг него кольцо обстоятельств, и, с трудом подавляя учащающиеся приступы паники, лихорадочно искал выход из положения.
* * *
— Восемь миллионов франков, — произнес он, хлопнув пухлой рукой по полированной поверхности стола. — А в обмен — тридцать процентов акций «Мондьяль». Расплачиваться за эту щедрость нам придется долго…
Нервным жестом редактор дернул себя за воротник, словно ему было нечем дышать. Звонко стукнув о паркет, покатилась в сторону перламутровая пуговица. Обычно румяное лицо Карди выглядело сейчас бескровным и осунувшимся.
Его волнение Бретону было понятно: появление нового мажоритарного акционера означало потерю независимости и неизбежную перемену курса. Главреда не без оснований терзали дурные предчувствия.
