— Он был тоже издатель?
— Журналист.
Откинув характерным жестом волосы со лба, уточнил:
— Имя Лео Бартоли тебе о чем-нибудь говорит?
Анна отрицательно покачала головой.
— Он известен как автор книг о Корсике, которые вызвали сильное недовольство у местных борцов за независимость. В последние годы он вел собственную авторскую колонку в «Обозревателе»…
— И что же с ним приключилось? Ему не простили критики в адрес корсиканского сепаратизма?
— Это была первая и самая удобная для властей версия его гибели. Но, как показало расследование, очень маловероятная. Год назад он приехал сюда для участия в конференции, организованной местным университетом. Вечером возвращался в Кальви, откуда отплывал паром на континент. До порта он так и не добрался, его тело через сутки было найдено в канаве с двумя пулевыми отверстиями. Однако его смерть связывают не с заговором сепаратистов, а с делом «судей-растлителей», которое потрясло страну незадолго до этих событий.
Анна задумалась. Какое-то смутное воспоминание шелохнулось в уголке ее памяти. Кажется, она слышала историю о тайном сообществе чиновников Лазурного Берега, против которых было выдвинуто серьезное обвинение. Процесс выдался громким, но так и не получил никакого развития…
— Дело это прогремело, но ничем не закончилось. И убийцу Лео Бартоли вряд ли когда-нибудь найдут.
— Неужели такие преступления могут оставаться безнаказанными?
— Увы, этот случай — не исключение. В мире каждый год гибнут, исчезают без вести сотни журналистов…
В Кальви возвращались по ночной дороге. Родион ехал впереди на своем трескучем мотоцикле, «Фиат» катился за ним, в точности повторяя линию поворотов, как горнолыжник на слаломной трассе. На въезде в город они распрощались, договорившись встретиться с утра на пляже.
Закутавшись в тонкое покрывало, Анна долго не могла уснуть, перебирая в памяти все эпизоды прошедшего дня…
***
Анна щурилась от утреннего солнца, стоя у самой кромки воды. День еще не разгорелся, все вокруг казалось сквозным и зыбким, как нежная врубелевская акварель. Родион уже отплыл от берега на сотню метров и теперь махал ей рукой, указывая на небольшую скалу у самого края бухты. С того момента, как они встретились возле пляжного бара, прошел уже час. Все это время, устроившись на высоком стуле из ротанга и потягивая апельсиновый сок, Родион рассказывал ей о себе…
Когда ему исполнилось десять лет, родители открыли накопительный вклад в солидном французском банке и по окончании университета вручили сыну довольно значительную сумму денег. Они полагали, что «мальчик» захочет обосноваться в столице и эти средства помогут ему хотя бы отчасти решить проблему с жильем. Но Родион распорядился ими иначе, отправившись в длинное и дорогостоящее путешествие. По возвращении он без особого труда устроился работать в небольшое парижское издательство.
— …Завидую тебе. Студенткой я редко уезжала дальше родного Ташкента, я и сейчас туда часто наведываюсь — повидаться с бабушкой и дедом.
Он вдруг посмурнел, задумался.
— Я своих плохо помню. Вернее, маминых родителей я видел только на фото. А папины жили крайне уединенно, сами по себе. Дед был значительно старше бабушки, и она ухаживала за ним все последние годы. Ему я и обязан своим именем. Он был профессором медицины, работал в известной петербургской клинике. Осенью двадцать второго, когда насильно высылали врачей, покинул Россию и обосновался во Франции. Уезжал тяжело, хотя был убежден, что ненадолго: страну полихорадит и отпустит… Не отпустило. В фибровом чемоданчике сумел увезти с собой пару белья, бритвенный набор и энциклопедию практической медицины — все остальное было конфисковано. В Париже устроился преподавателем на факультет естественных наук, где вскоре встретил мою бабушку.
Он сделал паузу, будто собирался с мыслями. — Спустя тридцать пять лет ее болезнь одним махом все разрушила. Дед, которому уже было за восемьдесят, отказывался смириться с тем, что она будет угасать в больнице, а ему придется обременять своим нафталиновым присутствием любимых детей, которым было не до него. И старики мои решились отыграть финальную сцену по-своему: оделись в праздничное, сели в дряхлый «Ситроен», стоявший без дела много лет в гараже, завели движок и… никуда не поехали. Дед знал, что в закрытом помещении старый, плохо отрегулированный двигатель в считаные минуты произведет достаточно угарного газа, чтобы помочь им уйти без мучений…
— А что же…
Родион грустно усмехнулся:
— Родители мои могли бы еще долго пребывать в неведении: у них не было привычки «беспокоить» стариков частыми звонками и визитами. Дед понимал, какой шок их ожидает, когда они наконец обнаружат тела, и сделал им прощальный «подарок»: вечером того же дня с отцом связался управляющий семейным капиталом и сообщил о внезапных изменениях в составе наследства. Этого оказалось достаточно, чтобы отец забеспокоился и набрал номер родителей: автоответчик знакомым голосом сообщил о произошедшем и обстоятельно пояснил причины этого поступка. Дед до последних минут оставался человеком благородным, считая, что даже самоубийство не должно выглядеть пошло и оскорбительно…
— Он не был верующим?
Родион пожал плечами, будто сомневался:
— Обряды до поры до времени соблюдал. Но навалившуюся на него немощь считал страшным унижением. Дед по натуре был человеком решительным, свободу воли ценил превыше всего. По-христиански смиряться и терпеть не умел… в общем, умер во грехе, но с достоинством. Как отнесся к этому Бог? Я не знаю…
Разговор прервался.
Но долгое молчание не угнетало, напротив, казалось, диалог продолжается, только каждый ведет его про себя. До сих пор доверительно молчать ей удавалось лишь с одним мужчиной на свете — собственным отцом. С ровесниками молчать не получалось, а с Харисом молчание выходило каким-то тягостным и одиноким.
Они оседлали угрюмую скалу, покрытую бурыми водорослями, откуда открывался волшебный вид на бухту. Солнце было в зените, но жара почти не ощущалась из-за нарастающего ветерка, от которого по коже, как в детстве, бежали смешные шершавые мурашки. Анна прыгнула в прохладную воду и поплыла к берегу, отмахивая метр за метром ритмичным кролем: хо-ро-шо!
На пляже наблюдалось оживление, яркие треугольники парусов скользили по всему периметру залива.
— Сейчас обсохну и тоже сгоняю на часок, вон там станция и прокат. Видишь, сколько любителей появилось — все спешат поймать ветер! — и Родион раскинулся морской звездой на песке под мягкими июньскими лучами.
Анна расстелила полотенце чуть в стороне, у склона горы, где рокот волн звучал приглушеннее.
Шквалистый ветер обрушился на остров, застав его врасплох. Под яростным натиском воздушных потоков море вскипало, накатывало на берег, жадно слизывая брошенные у кромки воды вьетнамки и солнечные очки, подбираясь к лежакам и полотенцам. Отдыхающие хватали свои вещи и засовывали их как попало в объемные сумки. Спасатели стояли в бурлящей воде, помогая выбраться тем, кто никак не мог справиться с огромными волнами. Дождь безжалостно хлестал по лицам, словно наказывал людей за преступное легкомыслие…
